Клуб бессмертных

Лорченков Владимир Владимирович

Римская святая католическая церковь изгнала того, благодаря кому она стала Римской святой католической церковью. Размышляя об этом в придорожной канаве заброшенной имперской дороги в Галлии, я смеялся. Добраться до морского побережья – единственное место, где я благодаря солнцу и морю мог протянуть еще несколько лет, – я сумел только через год после изгнания из Рима.

– Мы изгоняем тебя, Павел, – торжественно сказал первый Папа, именем Криптон (да плевать, что там написано в «Истории пап», вы разговариваете с очевидцем!), – лишь из любви к тебе и Христу.

– Как это? – слабо пытался я спорить.

– Твои доводы

чересчур убедительны, брат, – сказал этот толстый торгаш, – и путь, указанный тобой, кажется нам легким и убедительным. А там, где легкость и убедительность, наверняка скрывается сам Тот, Чьего Имени Не Называем.

– Дьявол, что ли?!

– Ты сам сказал…

Лицемеры. Тот, Чьего Имени Не Называем… Выгнали. Римская община христиан поступила со мной, как молодой любовник с постаревшей куртизанкой. Я научил их вере. Куртизанка научила юношу любить. Повзрослев, юноша выгнал женщину. Укрепившись, община изгнала меня. Выгнав куртизанку, любовник забрал ее сбережения. Община Рима, изгнав меня, пять лет спустя провозгласила тезис «христианство для всех: нет ни эллина, ни иудея». Естественно, передо мной никто не извинился. Меня вообще в известность об этом не поставили. Да и не могли. Они же думали, что я умер.

У меня украли идею.

А чуть позже у меня украли самого себя. По их версии получалось, будто я, благообразный старикашка, укрепив общину Рима, отправился в заморские края. Проповедовать. Как будто мне нечего было больше делать! Поймите, я не занимался проповедями. Моей задачей была выработка единого курса церкви и ее хозяйственное строительство. Я был кризис-менеджер высшего звена. И вынужден признать, борьбу за сферы влияния я проиграл.

Петр – этот заносчивый проходимец – презирал меня. Хотя это он был достоин презрения. Да, я гнал Иисуса, когда был слеп, но не предавал Его!

В одном из своих посланий Петр ясно говорит обо мне – лжепророк. Наглости на это ему хватило потому, что, видите ли, он лично был знаком с Иисусом, а я – нет. На что я возражал:

– Да, я не видел Его тела, но видел Его душу!!! Что почетнее: знать Иисуса в Его физическом теле, или видеть Его в божественном состоянии?

– Конечно, – в физическом теле! – нагло отвечал Петр.

Конечно, сейчас церковь придерживается моей точки зрения. Иначе вы бы не отмечали Пасху куда более торжественно, чем Рождество. Плоть ничто, дух – все, говорил я. Слепцы. Они же в ответ называли слепцом меня. Да еще и приспособленцем.

– Братья, – сказал я афинянам, когда пришел в их город установить христианство, – вы ведь уже христиане, поскольку поклоняетесь Богу. Все, что мне нужно сделать, это лишь назвать вам имя этого Бога. Знайте же – это Христос.

После чего спустился с трибуны и пошел к выходу. Всю дальнейшую проповедь придумали за меня позже. Никаких долгих речей я не читал. Афиняне бы просто осмеяли меня. Они и так собирались это делать и позволили мне произнести речь лишь потехи ради. И я понимал это, с бьющимся чаще, чем обычно, сердцем поднимаясь на камень. Мне нужно было ошеломить их, поразить, привлечь и удержать. Единственный способ добиться этого от людей – быть парадоксальным. Я так и поступил. Что было дальше?

Обитатели города Сократа и Фриниха – хоть им и казалось, что они жители города Перикла, Агоры и народной цензуры, – афиняне преградили мне путь и стали рукоплескать.

– Ты имеешь ум Христов.

Это

сказал мне один из учеников – уже моих учеников, – путешествовавших со мной в Афины. Конечно, после изгнания из Рима их как волной смыло. Я не нахожу это символичным: уверен, предавали и до Христа. Иначе Иуда бы как первый предатель мира умер страшной смертью. Вы говорите, повесился?! Ну, по крайней мере через сорок лет после Его распятия я видал Иуду в добром здравии и отличном расположении духа. В конце концов, он и не обязан был не предавать Иисуса – ученичество у Него было делом сугубо добровольным.

Апостол язычников. Вот как презрительно называли меня Петр и компания. Петр, этот недалекий рыбак, потерявший голову от возможности не работать и жить припеваючи (поверьте, для иудейского бедняка это был верх мечтаний!) – ни черта не понимал! Они не понимали, что религия – это политика. Церковь – это империя.

И у нас просто не было выбора. Или мы расширяемся, или гибнем. Время доказало мою правоту. Павла, меня, о котором до III века нашей эры никто и не вспоминал (разве что как лжеапостола), – возвеличили. С тех пор моим именем пестрят чуть ли не все богословские трактаты. Довольно странное признание.

В нем есть что-то общее с признанием, которое получил Фриних в Афинах.

Об этой истории мне рассказал богатый афинянин, в доме которого мы гостили. Оказалось, что этот торговец – прямой потомок одного из тех, кто судил Фриниха. После того как рыдал в зале театра на представлении пьесы Фриниха.

Аристотель был прав, когда говорил об ограниченном числе сюжетов в литературе.

Иногда мне кажется, что все мы – Прометей, Фриних, Иисус, Павел и прочие, прочие – просто картонные фигурки, вырезанные под один шаблон. Те же ситуации, те же люди вокруг. Поневоле опускаются руки. А потом еще недоучка Петр смеет порицать мой «несносный и не подобающий пастырю характер». Да, характер у меня был ужасный, признаю. Но что поделать, ведь редкие приступы ярости – расплата за маску, которую я, подобно актеру театра Фриниха, носил на лице большую часть жизни. Зеркальная маска.

С эллинами я уподоблялся эллину, с иудеями иудею, при разговоре с хромым прихрамывал, со слепым – жмурился. Так и только так можно достичь понимания. То же самое следовало делать – и я делал в меру сил – с церковным законом. Желаете оставить у себя богов очага? Отлично, назовем их ангелами! Пусть меня называют приспособленцем, но кто из тех, кто называл так меня, обратил в христианство хотя бы десятую часть обращенных мной?!

– Нечто неудобовразумительное, – изрек Петр, прочитавший мое послание к коринфянам, – пора заканчивать с этим смутьяном.

Я говорил с людьми на понятном им языке. Каждый видел в моих проповедях то, что хотел увидеть. Петр был неудобовразумителен, поэтому не видел в моих проповедях ничего, кроме неудобовразумительного. Афиняне были жестоки и плаксивы, поэтому увидели в пьесе Фриниха жестокость и слезы. Им казалось, что они жалеют город Милет. На самом деле им хотелось пожалеть себя.

Ницше упрекал меня в том, что я разрушил замысел Иисуса. Это тем более удивительно, что Ницше не воспринимал Иисуса. Люди часто обижаются за других, не существующих уже людей. Более того. Люди часто испытывают чувство обиды (и потом мстят за нее), которую, как они считают, нанесли какому-то совершенно несуществующему понятию.