Клуб Дюма, или Тень Ришелье

Перес-Реверте Артуро

– Отличными…

– Разве?.. Да все равно… – Он поднес сигарету ко рту и сильно затянулся, отчего на щеках его образовались глубокие впадины. – Но неизвестный нам мастер – или мастера – получил от творческого акта такое удовлетворение – моральное удовлетворение, – какое никакими деньгами не оценить…

– Sine pecunia [69] , – прибавил его брат.

Педро Сениса, предавшись воспоминаниям, выпускал дым через нос, рот у него при этом был приоткрыт.

– Возьмем, к примеру, этот «Speculum», который Сорбонна приобрела, не усомнившись в его подлинности. Только бумага, печать и переплет наверняка должны были стоить раз в пять больше, чем то, что

получили так называемые мошенники. Не всем это дано понять… Что, как вы полагаете, выберет художник, который наделен талантом, равным веласкесовскому, и способный с ним потягаться: шанс увидеть свою картину в Прадо, между «Менинами» и «Кузницей Вулкана», или большие деньги за нее?

69

Без корысти (лат.).

Корсо без малейших колебаний признал его правоту. На протяжении восьми лет «Speculum» братьев Сениса считали самой ценной, самой замечательной книгой в собрании Парижского университета. Подделка была раскрыта, но не благодаря прозорливости экспертов, а по чистой случайности. Проболтался посредник…

– Надеюсь, полиция оставила вас в покое?

– Да, почти. Ведь в том парижском деле спор шел между покупателем и посредниками. Наши имена действительно упоминались, но доказать ничего не удалось. – Педро Сениса опять криво улыбнулся, явно сожалея об отсутствии тех самых доказательств. – С полицией мы поддерживаем добрые отношения; они даже приходят сюда за советом, когда надо разобраться с ворованными книгами. – Он ткнул концом дымящейся сигареты в сторону брата. – Если нужно свести библиотечный штамп, снять экслибрис или еще какой опознавательный знак, тут ему равных нет. Поэтому его иногда и просят проделать эту же работу, но, так сказать, в обратном порядке. Наша полиция следует правилу: живи сам и давай жить другим.

– А что вы думаете о «Девяти вратах»?

Старший из братьев метнул взгляд на младшего, потом воззрился на книгу и качнул головой:

– У нас не возникло ни малейших подозрений, когда мы с ней работали. Бумага и типографская краска такие, какими им должно быть. Есть вещи, которые сразу замечаешь, даже не надо особо присматриваться.

– Нам не надо присматриваться, – уточнил второй.

– А теперь?

Педро Сениса докурил то, что осталось от сигареты, потом бросил крошечный окурок, который удерживал самыми кончиками ногтей, прямо на пол, себе под ноги, где еле заметный огонек и потух. Корсо заметил, что линолеум был весь покрыт черными пятнами.

– Венецианский переплет, семнадцатый век, в хорошем состоянии… – Братья склонились над книгой, хотя только старший касался ее своими холодными и бледными пальцами; они походили на двух таксидермистов, которые обдумывают, как им лучше набивать чучело. – Черный сафьян, золоченые декоративные детали в виде растительного орнамента…

– Немного мрачновато для Венеции, – рассудил Пабло Сениса.

Старший брат лишь закашлялся в знак согласия.

– Да, но мастер, по видимости, воли себе не давал – что и понятно, если учесть тему книги… – Он посмотрел на Корсо. – Взгляните на обложку! Кожаные переплеты шестнадцатого или семнадцатого веков таят в себе такие неожиданности… Картон, шедший внутрь, изготавливался из нескольких слоев бумаги, промазанной клейстером и затем спрессованной. Иногда в дело шли корректурные оттиски той же книги или более ранний печатный материал… Так что порой такие переплеты представляют собой большую ценность, чем то, что они призваны защищать. – Он указал на бумаги, лежавшие у него на столе. – Вот, полюбуйтесь. Расскажи ты, Пабло.

– Буллы Святого крестового похода одна тысяча четыреста восемьдесят третьего года. – Пабло Сениса похотливо улыбался, словно говорил не о мертвых бумагах, а о порнографических изданиях, от

которых вскипает кровь. – Буллы эти отыскались в переплете сборника документов шестнадцатого века, не представляющих особого интереса.

Педро Сениса продолжал внимательно изучать «Девять врат».

– С переплетом, кажется, все в порядке, – сказал он. – Любопытная книжица, правда? Пять полос на корешке, вместо названия загадочная пентаграмма… Торкья, Венеция, тысяча шестьсот шестьдесят шестой год. Вполне возможно, что и переплет делал он же. Красивая работа.

– А бумага?

– Сразу видать, с кем имеешь дело, сеньор Корсо! Хороший вопрос. – Переплетчик провел по губам кончиком языка, точно старался дать им хоть каплю тепла. Потом взял книгу, прижал нижний угол большим пальцем и веером выпустил из-под него страницы, а сам внимательно прислушался – то же самое проделал Корсо, когда был у Варо Борхи. – Превосходная бумага. Никакого сравнения с нынешней целлюлозой… Знаете, сколько лет в среднем живут современные книги?.. Скажи ты, Пабло.

– Семьдесят, – сообщил его брат с такой злостью, словно виноват во всем был Корсо. – Каких-то жалких семьдесят лет.

Старший брат искал что-то среди лежавших на столе инструментов. Потом схватил толстую линзу и поднес к книге.

– Пройдет сотня лет, – пробормотал он, прищурив глаз и рассматривая на просвет одну из страниц, – и почти все, что мы сегодня видим в книжных магазинах, исчезнет. А вот эти тома, напечатанные двести или даже пятьсот лет назад, будут пребывать в целости и сохранности… Ведь нынче у нас такие же книги, каков и сам наш мир, – каких мы и заслуживаем… Правда, Пабло?

– Дерьмовые книги на дерьмовой бумаге.

Педро Сениса одобрительно кивнул головой, не переставая изучать книгу через лупу.

– Известное дело! Бумага из целлюлозы желтеет и становится ломкой, как облатка, она недолговечна. Она стареет и умирает.

– А вот с этой такого не случится, – заметил Корсо, показывая на книгу.

Переплетчик продолжал рассматривать страницы.

– Бумага из чистого льна, как и велел Господь. Добрая бумага, ее делали из тряпья, она не подвластна ни времени, ни человеческой глупости. Нет, я не вру. Лен. Самая настоящая льняная бумага. – Он оторвал глаз от лупы и посмотрел на брата. – Знаешь, очень странно, конечно, но это не венецианская бумага. Толстая, пористая, волокнистая… Может, испанская?

– Валенсийская, – ответил тот. – Из Хативы.

– Точно. Одна из лучших в Европе той поры. Возможно, печатник заполучил импортную партию… Этот человек делал свое дело как следует.

– На совесть, – уточнил Корсо. – Что и стоило ему жизни.

– Профессиональный риск. – Педро Сениса взял мятую сигарету, предложенную ему Корсо, и тотчас закурил, безучастно покашливая. – Что касается бумаги, то вы отлично знаете: как раз тут обмануть трудней всего. Вся бумага изначально должна была быть белой и одного качества. Потом страницы желтеют, краски выцветают, меняются… Здесь и можно заметить подмену… Хотя, конечно, новые страницы легко испачкать, протереть слабым чайным настоем – и они потемнеют… Коли берешься реставрировать книгу или добавить недостающие страницы, чтобы они не отличались от подлинных, надо помнить о главном – все в книге должно остаться единообразным. То есть главное – детали, мелочи. Правда, Пабло?.. Главное – детали…

– Итак, ваше заключение?

– Если отбросить нюансы, по которым только и отличают невозможное от вероятного и точно установленного, мы сказали бы, что переплет книги может относиться к семнадцатому веку… Это отнюдь не значит, что и страницы, весь блок изначально принадлежали этому переплету, а не какому-то другому; но будем считать это само собой разумеющимся. Бумага… По всем признакам она схожа с партиями бумаги, происхождение которой безусловно установлено; и с большой долей вероятности можно отнести ее к той же эпохе.