Клуб города N

Куличенко Владимир Владимирович

Я велел поднести батюшке водки, и тот, даже не глянув на меня, осенил себя крестным знамением и гнусавым баском, на манер приходского дьячка, протянул нараспев, поднеся лафитник к бороде: "Изыди, нечистая сила, и стань яко вода", - опрокинул стопку в зев рта, крякнул, осунулся, заводил головой, метя бородой по столу...

Нечистая сила в чарке, поднесенной от меня.

В следующую пятницу, когда я, вернувшись с занятий, прилег и уже готовился задремать, неожиданное и равно ужасное подозрение принудило меня вскочить с кровати. Я вдруг уверился, что оставил некую улику, след, приводящий ко мне и указующий на меня убийцу. Но скальпель

был дочиста отмыт и покоился в футляре в медицинском саквояже. Что же бередило мое сознание? Спустился в дворницую, посветил лампой - стол, запыленная лежанка, скамья, паутина в простенке за печью, вязанка березовых веников. Я поспешно поднялся к себе и заперся. Нечего говорить, что сон не явился мне в ту ночь.

Поутру я предчувствовал приход Юлии. Она явилась в неожиданно броском убранстве - в костюме Анны Пейдж из "Виндзорских насмешниц".

– Что нового? Как поживает прекрасная мисс Анна Пейдж?
– спросил я с наигранной бодростью словами драматурга.

Она ничего не ответила, сняла накидку, поправила складку платья синего атласа и мантильку, наброшенную на плечо, опустилась на стул - передо мной была прежняя загадочная молчаливая Юлия.

– Налейте мне чаю, - наконец прозвучал ее голос.

– Признаюсь, что хочу уехать из этого города - навсегда. Мне здесь жутко, - сказал я.

– Я поеду с вами, - произнесла она.

– Но куда?
– выдавил я усмешку.
– Кроме того, ты не можешь уехать со мной, потому что я - убийца.

– Вы не убивали, - вдруг сказала она.

– Вот уж в чем не может быть сомнений... Я хотел избавиться от жути, что довлела надо мной.

– Вы не убивали, - повторила Юлия с необъяснимой непреклонностью.

– Мне мерзко под этим небом, - твердил я.

Она встала, взяла меня за руку и повела. Я истерично смеялся, глядя, как мы спускаемся по лестнице, выходим во двор, минуем заснеженную пристань. Но мои ноги уже не чувствуют крепости речного льда, грудь, прикрытая полощущей на ветру легкой тканью, - пронизывающего холода, только ладонь улавливает слабое тепло ее ладони. Берег уже далеко внизу, как и башенка звонницы, и все вольней, радостней мне, уже ничто не тяготит, уже нет ни холода, ни тепла, ни света, ни тьмы. "Что вам желается увидеть?" - доносится до моего, еще живущего слуха, голос.
– "Ничего, - заворожено шепчу я. Ничего... В бездне нет ничего".

То опускаемся, то поднимаемся. Горизонт бледнеет, вдруг насыщается смарагдовой волной - единственным напоминанием реальности о мире вокруг, и потому я с силой и ненавистью зажмуриваюсь, ибо только застивший очи мрак укажет верную дорогу, только мрак, призывно зовущий, неудержимо влекущий в спасительную бездань, где нет жизни, но есть будущее, где нет меня, но вечен мой угасающий отголосок.

Я пробудился, втянул ноздрями воздух, но не уловил запаха морфия. Какая-то склянка темнела на табурете. Я снял колпачок - фу! Меня аж передернуло - нашатырь! Затем я глянул на ладони - ничем не примечательные, в изломах и разводах трещин, могущие принадлежать другому человеку... Вот тому, к примеру, что сию минуту появится в дверях. Он впервые пришел днем, снял цилиндр, стянул с руки перчатку. Я глянул на него и сказал:

– Перед абсурдностью этого мира человек протягивает руку для единения и спасения другому человеку. Но человек ли вы, должно поначалу спросить?

Посланец в цилиндре выжидательно стоял в дверях. Из его оголенных пальцев сочилась

кровь, пятная доски пола.

– Я жду вас, сударь, - размеренно и четко молвил он.

"Уж нет, я не пойду!" - решил я, но тотчас неведомая сила подняла меня с кровати, накинула на плечи полушубок. Я смиренно побрел уже знакомой дорогой.

– Расскажите о том мире, откуда вы вернулись... Или же вы только воображаете его?
– начал я неуверенно.

– В нем первична абсолютная свобода. Мир, где не существует добра и зла, одна безграничная творящая его свобода, - отозвался провожатый.

– Есть ли в нем дерево, облако, камень?
– вопросил с надеждой я.

– Тот, кто познал истинную свободу, не нуждается в материальном окружении, источнике рабства.

– Но зачем вы убиваете, притом с беспримерной жестокостью?

– Мы творим правосудие, всегда будучи выше Добра и Зла, верховенствуясь царствующим во Вселенной законом свободы, - твердил он.
– Мы караем тех, кто отвергает нашу любовь.

Я не сразу заметил, как мы свернули в проулок, застроенный доходными домами. Я уже не помнил этой дороги и решил, что меня ведут к дому на выселках, но проулок выводил к заснеженному пустырю, в северной оконечности которого были скотопритон и приземистый барак свинобойни.

Посланец неожиданно ступил в сторону, пропуская меня вперед. Я шагнул недоумевая, хотел было обернуться, чтобы спросить, и тут охнул, присел, схватившись за голову. Меня спасла меховая шапка. Господин в цилиндре что-то яростно, с досадой прокричал, взмахнул тростью с тяжеленным набалдашником, намереваясь повторить удар, но я уже выпрямился, отскочил и поднял руку для защиты. Тогда он злорадно ухмыльнулся, замедленно вынул упрятанный в трость стилет. Этот мерзавец, вероятно, хотел что-то сказать мне, некую прощальную фразу, но, как видно, передумал, исказил лицо и нетерпеливо - нет, не шагнул, а прыгнул ко мне, потрясая стилетом. И вот, в верхней точке его прыжка, я замечаю, как из неутоленно-плотоядной его физиономия вдруг становится удивленной и по-детски обиженной. Мгновеньем позже мой слух улавливает хлопок выстрела, но я, не поворачивая головы, зачарованно, с необъяснимым интересом, без малейшего страха и ликования наблюдаю, как злодей взмахивает руками, роняя стилет, и падает, на лету изогнувшись в корче. Цилиндр катится по снегу...

Зрение у меня слабое, я с трудом примечаю на другом конце поля человеческую фигуру. Путаясь в полах своей одежды, она торопливо забежала за ограду свинобойни.

...Сборы были недолги. Лихорадочно перевязываю куль с вещами, защелкиваю саквояж, пересчитываю деньги в бумажнике. Усилием воли напоследок усаживаю себя за стол и затем, малость поуспокоившись, обнаруживаю придавленную пепельницей записку: "Ты отвергаешь нашу любовь и потому обрекаешь себя на нежить".

Я выбираюсь на улицу, согнувшись под тяжестью куля с вещами. В какую сторону податься?

...Исидор Вержбицкий встретил меня без малейшего удивления, будто ждал. Я что-то пролепетал о том, что в доме у трактира меня одолели кошмары, не от кого услышать слово после отъезда жильцов и вообще стихия жути будоражит мое сердце.

Исидор усадил меня на диван и попросил коротко:

– Расскажи все.

– Где же твой блокнот?
– попытался сыронизировать я.

– Вот он, - Исидор поднялся, вынул из шкапа и положил на столик подле меня револьвер.

– Так вот кому, оказывается, обязан я своим спасением...