Клуб города N
Шрифт:
"Что за бесцеремонная манера ошарашивать собеседника внезапным появлением?" - неприязненно поморщился я и показал перчаткой на литерный у перрона:
– Только что...
– Из Питера, стало быть... А мы в Одессу на гастроли намылились, арии мурлыкать, - он вдруг откинул голову, картинно схватился рукой за грудь, в горле его заклокотало, и вырвалось протяжно: - Доколь ты-ы, милая Татьяна-а...
"Верно говорят, что дураку и грамота вредна, " - подумал я, глядя, как он шествует к тупику, сотрясая воздух под сводами вокзала:
– Не томи родимый, не тужи меня... Дай моей отраде стать моей женой!
В
– Не желаете подсобить, Павел Дмитрич?
"Он ее муж?
– подумал я с внезапным недоумением и разочарованием.
– Что могло их связывать? Что может шептать она по ночам этому клиническому идиоту? Как она позволяет трогать себя бесстыже грубым рукам этого мужлана в замусоленной поддевке?"
Извозчик довез меня до дома, где во дворе я встретил Ермила, нарядно одетого, в начищенных сапогах, со всем семейством - женой, невысокой, смирной, незаметной, в строгом сером платье, с вплетенным бантом в косу, и двумя пострелятами в вычищенных картузиках и накрахмаленных до синевы белоснежных рубашечках.
– К теще на блины?
– спросил я.
– Шутить изволите, Павел Дмитриевич? Тут дело сурьезное - к бабке Алевтине за советом идем.
– Что еще за бабка?
– Как вам сказать - вы только не насмехайтеся... Провидица она, из села Чистополье, - верно судьбу сказывает.
– А детей для чего берешь?
– Василек по ночам полохает, на головку жалуется... А бабка Алевтина, окромя всего прочего, хвори уговором изгоняет.
– Прямо не бабка, а чародейка!
– Вы не смейтеся, Павел Дмитриевич... Сами бы сходили - народ ее почитает. Она и вам подсобила бы, отселе недалече.
Оставшись один в комнате, я запер дверь на щеколду, заварил чай и закурил трубку. Меня задели последние слова Ермила. Отчего он решил, что я нуждаюсь в участии? Стало быть, мое лицо, выражаясь по-книжному, выдает болезненные метания души? Но я всегда гордился своей выдержкой - что-то унизительное было в сочувственном голосе дворового. Плевать! Какое мне дело до Ермила? Ведь мне до самого себя нет дела, ни малейшего интереса не испытываю к собственной персоне, я устал от самого себя. Я полагал, что, едва начну преподавать, укрепится мое положение и мой дух утвердится, я выздоровею; и было так, но недолго потому, что вера моя в собственное исцеление была неискренней, немощной. Да и что значит "преподавать"? Разве через это можно спастись?
__________
В воскресенье я был зван на обед к доценту Сумскому, читавшему введение в курс полевой хирургии. Сумский был сухонький, по-ребячьи резвый, коротконогий старичок, любопытный до крайности. Видимо, по указанной причине я, как лицо новое в училище, и был приглашен незамедлительно при первом же знакомстве. Сумский давно овдовел и жил с двумя престарелыми сестрами, которые, говаривали, доглядывали его с материнской заботой. Когда я дернул шнур колокольца, в глубине квартиры прозвучал повелительный голос:
– Аглая, поди отвори!
Открыла женщина в темной кофте и плюшевой юбке с оборками, улыбнулась и провела меня в зал, где уже был сервирован стол на двоих.
Сумский сидел в кресле в отдалении от стола, у его ног помещалась глиняная напольная пепельница, и он, не отрывая взгляда от газеты, стряхивал с сигары
– Послушайте, что сочиняют газетчики?
– приподнявшись в кресле, пожал он мою руку: - Будто бы цыгане выкапывают покойников и затем их, понимаете ли, свиньям скармливают. И будто, когда околоточный явился с обыском, его чуть ли не загрыз насмерть кабан, прикормленный человечиной... Бред, дикость! Никогда не поверю! Курите?
– он протянул коробку сигар под лаковой крышкой.
Отщипнув кончик сигары, я закурил и уселся в соседнее кресло.
– Черт им судья - и околоточному, и цыганам, - отложил газету Сумский.
– Как вы-то, Павел Дмитриевич? Небось подумали о моем приглашении - вот привязался, старый хрыч, ну да отказать неловко?.. А я любитель, скажу вам, задушевных бесед. Нам, старикам, знаете ли, скучно... Расскажите о себе, Павел Дмитриевич... Покуда Марья подаст, поведайте без лукавства, что вас привело в нашу Богом забытую провинцию?
– шутливо-серьезным тоном закончил он.
Беззвучно вплыла в зал, неся перед собой фарфоровую супницу, полногрудая женщина, одетая непритязательно, как и первая, - в шерстяную кофту и юбку.
– Если коротко сказать, я ищу тишину, - молвил я безо всякой иронии.
– Ну и как - нашли-с?! Чего-чего, а тишины у нас вдосталь! Не возьмусь утверждать того же об ином.
– Что вы имеете в виду?
– Видите ли, молодой человек, одного взгляда на вас достаточно - и для этого вовсе не обязательно обладать обостренной проницательностью, достаточно одного взгляда на вас, чтобы определить: этого молодого человека истязает неутолимая духовная жажда, ваши глаза не останавливаются на поверхности предметов, ибо вы не ищите суть вещей. Даже слишком часто в ваших глазах возникает отчаяние, ибо вы ищете нечто, что, вероятно, сами затрудняетесь определить. Смею надеяться, вы посчитаете извинительной мою откровенность... Светило Бехтерев говорит: "Опыт показывает, что самонаблюдения недостаточно даже для изучения собственной психической жизни". Теперь вы понимаете, что я пригласил вас не из пустопорожнего любопытства. В японскую кампанию я встречал офицеров с таким неуловимым и беспокойным, как у вас, взглядом. Должен сказать, что большинство из них закончили плохо.
– Вы желаете мне в чем-то помочь?
– Раньше всего, хочу вас выслушать, коллега.
– Право, Петр Валерьянович, - развел я руками, - едва ли меня можно отнести к психопатическим субъектам, хотя признателен вам за участие, - я не удержался от едкого замечания.
– Напрасно вы обижаетесь.
"Что ему надобно? Чего он хочет?" - смятенно подумал я.
– Впрочем, не стану мучить вас расспросами, - сказал Сумский. Нынешняя молодежь страшится и избегает правды, да-с, - заключил он как бы с сожалением и указал на стол: - Покорнейше прошу садиться.
– Позвольте спросить вас, Петр Валерьянович?
– неожиданно для себя сказал я, когда мы сели.
– Разумеется.
– Верите ли вы в потустороннюю силу?
– Если мы допускаем существование Бога как естественное, то что же тогда сверхъестественное? Что может быть выше и непостижимей? И как понять "потусторонняя"? По какую ту сторону, молодой человек?
– вопросительно глянул на меня Сумский.
– Та сторона - это, извините меня, только смерть, о которой вы почти не задумываетесь, а я слышу ее дыхание, ее присутствие возле своего одра каждодневно. Так что не верить в нее нельзя.