Клуб гурманов
Шрифт:
— Какая разница, буду я зависеть от него или от кого-то другого? С ним я могу разговаривать. Он умный, он такой оптимист, когда говоришь с ним, такое чувство, что все на свете возможно. Меня это так вдохновляет. Я получил такой заряд от нашего разговора.
Он провел пальцем по моей щеке и спустился по шее, сжав холодной рукой мою грудь. Я поежилась. Он наклонился и поцеловал меня в ухо.
— Я просто чувствую, что это правильно. Что я на краю прорыва… С помощью Симона все наши мечты могут сбыться. Тогда я тоже смогу стать большим парнем.
Я цинично подумала, что все свои собственные мечты — отдельный дом, огромный «вольво», фирму
— Давай поговорим завтра на трезвую голову?
Он провел языком по моей щеке и нашел мои губы. Я отвернулась под предлогом того, что он весь пропах сигарами.
— Перестань, Ка, мы так давно… Я тебя хочу…
Я знала, что откажись я сейчас, мы несколько дней будем угрюмо молчать, пока я не нарушу это молчание уверениями в любви к нему. Мне этого не хотелось, и я позволила его рукам гладить мое тело. А мысли улетели к Симону. Я встала и распахнула халат. Михел погладил мои бедра, придирчиво посмотрел на груди и стал их целовать. Его рука нежно гладила мой живот, спустилась к бедрам. Я покорно развела ноги и впустила его палец. Он застонал и сказал, что я потрясающая женщина. Его собственная потрясающая женщина. Я схватила его за волосы и жадно поцеловала в губы, вдруг подумав, что я уже не была его собственной потрясающей женщиной, я с каждым днем отдалялась от него все больше, я играла в счастливый брак и давно не чувствовала себя счастливой. Михел был возбужден не мной, а деньгами, которые посулил ему Симон. А я завелась от мысли о самом Симоне.
11
Михел спал, когда мы за полночь вернулись от Иво и Ханнеке. Бабетт еще не хотела спать. Я тоже. И хотя меня била дрожь от холода и усталости, мозги работали на полную катушку, и я знала, что даже если лягу спать, то не усну. Поэтому я сделала две кружки горячего молока, размешала там две полные ложки меда, поставила свечи на стол в гостиной и устроилась рядом с Бабетт на диване. Теплое сладкое молоко не принесло успокоения, я чувствовала себя странным образом задетой рассказом Бабетт, услышанным час назад. Ханнеке была моей лучшей подругой. Иногда мы подшучивали над другими, которые, по нашим представлениям, были заняты только теннисом, диетами, шопингом и бесконечной болтовней о детях. По большому счету, мы с Ханнеке искали в общении друг с другом доверия и искренности, во всяком случае, я так думала. Как оказалось, она мне доверяла не полностью.
— Как ты думаешь, что я почувствовала, когда это узнала?
Бабетт обмакнула палец в расплавленный воск свечи и смотрела, как горячая капля медленно загустевала.
— Ужасно. Просто предательство. Я считаю, что это просто… Уж этого я от нее никогда не ожидала. От Эверта тоже. И как у тебя еще хватает сил ее видеть?
— Я простила ее и Эверта. А что еще мне оставалось? Я хотела сохранить и семью, и наш клуб друзей. Поэтому мы договорились держать это в тайне и сохранять видимость прежних отношений. Но опять назвать ее своей подругой я смогу не скоро. Честно говоря, я думала, что Ханнеке рассказала тебе об этом. Вы же так близки. Обещай, что никому об этом не скажешь. Даже Михелу.
Она наклонила голову, и показалось, что она сейчас опять заплачет. Я обняла ее за плечи, притянула к себе и стала гладить
— Ты можешь мне доверять. Я буду молчать как могила.
Она подняла голову и загнанно посмотрела на меня.
— Эверт оказался в ужасном положении, когда они прекратили отношения. Думаю, это стало последней каплей. Ханнеке что-то сломала в нем, что-то нарушила. В ней самой есть что-то деструктивное, ты не находишь? Яркая женщина. Много курит, много пьет, всем рубит правду в глаза. Мне иногда казалось, что она, как и Эверт, подвержена депрессии. И это они друг в друге признали. Но я не упрекаю ее. Единственный, кто заслуживает упреков, это я сама. Я должна была видеть, как болезнь овладевает им, я знала, что у него опять проблемы. Но не хотела замечать. Как глупо… Я была слишком погружена в свои беды, в свое раздражение, я просто не обращала на него внимания.
Губы ее дрожали, у меня внутри все сжалось. Я боролась с собственными слезами и с малодушным чувством, что не смогу все это выдержать. Я хотела быть рядом с Бабетт, у меня не было пути назад. Она явно выбрала меня, чтобы поделиться своей тайной, я не могла обмануть ее доверие и смалодушничать. Но все-таки мне стало страшно.
Бабетт тяжело навалилась на меня.
— Как мне хорошо у тебя, Карен, — всхлипывала она и благодарно потерлась о мою руку. — Ты очень теплый человек… Я бы сейчас, наверное, просто с ума сошла без тебя. Если тебе когда-нибудь будет плохо, знай, что я тоже готова тебе помочь.
Я гладила ее спину и прислонилась головой к ее голове, удивляясь, как легко она поддается на ласку, хотя раньше мы никогда не прижимались друг к другу так близко. Даже с Ханнеке мы никогда не были в таких физически близких отношениях, мне были всегда противны эти телячьи нежности между женщинами как проявление дружбы. И вот теперь мы с Бабетт лежали на диване, тесно сплетясь телами, и я не чувствовала никакой неловкости.
— Приятно это знать. Но сейчас мы говорим о тебе, мы все поможем тебе выбраться. Ты не одна.
— Какая ты милая. Правда. — Она выпрямилась, потянулась ко мне губами и поцеловала. Потом встала и протянула мне руку, чтобы помочь мне встать с дивана.
— Ну, теперь надо идти спать. Прижмись покрепче к своему милому мужу.
— Спать? Я уже совсем разучилась.
По ее лицу скользнула грустная улыбка.
— Когда-нибудь все будет хорошо, я постоянно говорю себе. Как бы тяжело мне ни было теперь, жизнь продолжается. И я твердо решила не упиваться своим горем.
Я плохо спала и проснулась с чувством паники. Ханнеке. С ней было что-то не то, и вчера я не очень это поняла. Ясно, что у нее проблемы, она хотела побыть со мной наедине, чтобы поговорить об этом, а я отвергла ее откровенность, ушла от нее, бросила, осудила ее резкие слова, вместо того чтобы попробовать понять, как положено настоящей подруге. Если бы я не отвернулась от нее, она бы не исчезла. Она, может быть, сама призналась бы мне в своих отношениях с Эвертом, рассказала бы, в чем причина ее тоски. Как я могла осуждать ее, не выслушав сначала ее вариант рассказа? А ведь она всегда так хорошо относилась ко мне. Она — единственный человек, с кем я действительно могла разговаривать. Я осознала, как трудно для нее было скрывать от меня, что она влюблена в Эверта, и что она не рассказала мне об их отношениях не от недоверия ко мне, а из уважения. Она не хотела обременять меня своей тайной, решила сама найти выход.