Клуб избранных
Шрифт:
– Продал бы ты лучше нам, барин, леса, да тёса на три дома, – попросил старший. – Мы дома поставим, до поры жить в них будем, а когда уйдём, всё тебе останется.
Крицкий согласился: не то, чтобы он в деньгах нуждался, но рубить лес задаром было как-то не по-хозяйски. На том и порешили. Пришлые люди работали скоро, и через месяц за околицей поднялись три бревенчатых дома, тёсом крытые. Два дома староверы для житья приспособили, а третий – самый просторный, под храм определили.
Стал Григорий к ним со скуки захаживать. Они сначала его сторонились, потому как он иноверец, но постепенно привыкли.
– Ты бы, Григорий Иванович, бросил дьявольское зелье, а то табачищем от
Григорий после этого табак забросил, да и вино его уже, как прежде, не манило. Стал он всё своё время в богословских спорах со старцем проводить. Постепенно, не сразу, а через боренье духовное, большое смятенье принял Григорий веру истинную: сначала умом воспринял, а потом и всей душой истосковавшейся. Когда старец предложил ему креститься, с радостью, как благую весть воспринял он это предложение. После крещения получил новое имя – Алексий, и стал после этого у Анисима ближайшим помощником. Через три года Анисим помирать собрался: долго болел, высох весь, аки сухостой на морозе. Перед самой смертью призвал он Алексия и повелел после его смерти, по весне, перебираться общине в места новые, необжитые, наперсникам царским неведомые.
– Соблазна для души христианской здесь много, да и ищейки царские что-то часто крутиться возле общины стали, того и гляди, закуют в кандалы и отправят в Сибирь по этапу. – с трудом говорил, почти шептал старец. – Чую, крепок ты в вере нашей, потому тебя, Алексий пастырем духовным над братией нашей оставляю, тебе поручаю мою последнюю волю исполнить: идти вам по весне за Каменный пояс, в тайгу сибирскую. Идти будете долго, пока на все четыре стороны до ближайшего жилья не менее сотни вёрст будет. Там место сам выберешь, там с братией и осядешь на долгие годы. Трудна дорога будет, да ты трудностей не бойся, они как шальная вода по весне: сначала нахлынет, а потом и нет вовсе. Бойся, Алексий, смуты душевной, которая веру нашу замутить может. Береги веру-то, до самого смертного часа береги. Благословляю тебя! Ступай.
Сказал так Анисим, и поутру отдал богу душу.
После похорон Анисима Алексий в его избу переселился, и палаты свои барские забросил. Всю зиму готовилась община к походу в места далёкие, неизвестные. Алексий денег не жалел: покупал и лошадей, и припасы, и семена, и скотину домашнюю, и одёжку тёплую. По весне продал он свою последнюю деревеньку и, помолившись, отправился с общиной в дорогу дальнюю.
Через два месяца перевалили они за Каменный пояс, а ещё через месяц набрели на речку Медведицу, где и осели с божьей помощью. Хорошо жили, дружно: храм поставили, избы сложили, землицу-матушку потом поливали, оттого она и родила знатно. Росла община, множилась, и было на душе у Алексия спокойно, до сегодняшнего вечера. Разбередил душу ему Травник, растревожил, нахлынули воспоминания о днях минувших. Думал, похоронил он прошлое, а что было, то быльём поросло. Однако прошлое к нему в гости само пришло, не забывает его, старого грешника, стоит у порога, словно старуха-процентщица, долги требует.
Понял Алексий, что не будет в его душе покоя, пока не увидит он странника, о котором Травник сказывал.
За невесёлыми думами не заметил Алексий, как ночь миновала, а на востоке заря проклюнулась, показался край солнышка.
– Ну, вот и слава богу! – сказал сам себе старец и задул свечку.
Утренняя роса на травах не высохла, а старец уже открывал скрипучую калитку во двор бабки Степаниды. Увидев его, Степанида, кормившая во дворе кур, всполошилась,
– Постоялец твой где? – строго спросил гость, упреждая расспросы Степаниды и, не дожидаясь ответа, вошёл в избу. В избе не было никого, это Алексий понял сразу и вопросительно взглянул на хозяйку.
– Так ушёл постоялец! – словно оправдываясь жалостливым голосом, пояснила Степанида. – Вечером помолился богу и ушёл, а куда не сказывал. Человек он божий, ему все пути открыты…
– Цыц, убогая! – перебил её сердито Алексий, раздосадованный тем, что не удалось встретиться со странным богомольцем. – Это что? – раздражённо спросил Алексий, ткнув пальцем в книгу в дорогом кожаном переплёте, лежащую в изголовье неприбранной постели.
– Ах ты, боженька мой! Забыл, как есть забыл! – запричитала Степанида.
Алексий взял книгу и, раскрыв наугад, пробежал глазами по хорошо пропечатанным строкам. Это была библия, но не истинной веры, а той бесовской, что учит христиан креститься щепотью.
– Сатанинские книги чтишь! – взъярился старец и бросил библию на пол.
– Да что ты, батюшка! Что ты! Неграмотная я! И знать-то не знала, не ведала. Вот грех-то какой! А книжку эту бесовскую я сейчас же в печь! – запричитала женщина и, обмотав руку фартуком, осторожно взяла библию за переплёт. В этот миг из библии выпал, и словно осенний лист, плавно кружась, лёг на выскобленный пол желтоватого цвета пергамент, исписанный красивым убористым почерком.
Алексий поднял лист пергамента и поднёс к глазам: пергамент был покрыт ровными рядами цифр, и только в правом нижнем углу красовались две витиеватые заглавные буквы – «А.П.».
– Погодь, старая! – остановил Алексий Степаниду. – Дай книжку мне, я её сам сожгу, потому как нет тебе веры.
– Да что ты, батюшка! Чем же это я тебя прогневила, что мне веры нет?
– Да как же тебе верить, если ты колдовством промышляешь, по лесам шастаешь, а потом отвары сатанинские варишь. Признавайся, грешница!
– Да какое же это колдовство, батюшка? Травы и корешки собираю, отвары и снадобья готовлю! Да только это от хвори, лихоманка её побери! Дохтура, сам знаешь, у нас нет, вот и приходится знахарством промышлять. Так какой же это грех?
– Ладно, уймись! Ишь, раскудахталась. Ты лучше бы иконы от своей травы освободила, нашла место, где сушить! – недовольно пробормотал старец и потянулся к висящей в углу иконке, которая была обвешана гирляндами трав. На мгновенье Алексий задержал протянутую к иконе руку и, передумав обрывать гирлянды трав, сунул кисть за иконку. Через мгновенье в его руке оказался свиток с молитвами, который Степанида бережно хранила за иконкой, и какое-то украшение, раскрашенное яркими красками.
– Батюшки светы! Да что же это такое? – опять запричитала Степанида. На ладони Алексия лежал мастерски исполненный вензель с изображением заглавной буквы «А», короной над ней и летящим голубем.
– Это тоже, видать, твой постоялец забыл! – усмехнулся Алексий и спрятал вензель в рукав.
Воротясь домой, Алексий закрыл дверь на засов и, затеплив свечу, долго сидел над загадочными письменами, да только всё без толку: сказывались отсутствие опыта и явная нехватка знаний.
– Хитро! – промолвил, наконец, Алексий, утомлённый бесплодными попытками проникнуть в суть зашифрованного текста. – Ну да ладно, всему свой срок! Господь милостив, прочтём и эту шараду! – тихо промолвил старец, свернув пергамент в трубочку, и засунул в кожаный мешочек. Хотел повернуться к иконостасу, что висел у него за спиной, и крестом себя осенить, да неловко задел лежавший на столе вензель, украшенный короной и летящим голубем.