Клуб любителей диафильмов

Хеймец Нина

Утром все иначе слышно. Утром воздух плотный, дышится тяжелее. Я слышу, как хлопает дверь подъезда, потом стук каблуков, где-то щелкает замок — будто длинной блестящей иголкой ведут шов по колючей ткани, в несколько стежков. Временный шов, но мне уже, боюсь, даже и такого не сделать.

Я завариваю себе чай, подхожу к окну. Моросит дождь, видно не очень четко, но я успеваю разглядеть женщину в синем вечернем платье. Я застегиваю шерстяную кофту на все пуговицы, кладу руки на батарею — так теплее. У подъезда останавливается машина, она забрызгана глиной. Я замечаю, что боковое стекло у нее разбито, вместо него натянут целлофан. Машина буксует, не заводится мотор. Когда она, наконец, отъезжает, у подъезда никого нет.

Потом наступает вечер, потом — ночь, и я снова не сплю. Я думаю про женщину в вечернем платье. Она выходит из машины — «Нива», кажется, это «Нива». Машина остановилась

в дачном поселке. Фонарь горит только вдалеке, но женщина идет уверенно. Она открывает калитку, направляется к одноэтажному домику. Окна в нем закрыты облупившимися ставнями, а, глядя на дверь, сразу понятно, что ее давно не открывали. Женщина ищет в сумочке ключ, не находит, нервничает. Вдруг дверь медленно открывается, там темно.

Нет, это уж слишком, люди же спят. Ладно, другие просто ходят, а этот скачет через три ступеньки, или даже через четыре — грохот вон какой. Я встаю, иду к окну — чтобы знать, с кем дело имеешь. Там человек небольшого роста, довольно полный. Он стоит лицом к подъезду. Я замечаю, что у него закрученные кончики усов. Такие даже в моей юности никто уже не носил, а ему, кстати, идет. На человеке кожаная куртка и, почему-то, кожаный летный шлем. Человек закуривает, смотрит на часы. Наконец я слышу шум мотора. К подъезду подъезжает мотоцикл с коляской. На мотоциклисте вместо шлема строительная каска. Человек в летном шлеме запрыгивает в коляску, мотоцикл срывается с места и скрывается за поворотом. Я возвращаюсь в кровать. Мотоцикл мчится по холмистой местности. Из-под колес вылетает песок. По правую руку едва заметны огоньки: где-то не спят, горят лампы дневного света. Мотоциклист достает из кармана бутылку пива. Не сбавляя скорость, пьет из горлышка. Между прочим, он отвечает не только за себя, но и за пассажира. Пассажир, надо сказать, вообще смотрит в сторону, на огни, которых становится все больше, и они — все ближе. Уже шесть утра, а я так практически и не уснула.

Следующим вечером я пододвигаю стул к окну. Я сижу и жду, но вижу только Татьяну Валентиновну с первого этажа, которая однажды звонила в мою дверь — она думала, что тут все еще живут прежние жильцы. И на лестнице — только шаги соседей. Я вдруг понимаю, что не знаю жильцов дома в лицо, а вот по шагам — узнаю запросто. Надо все-таки пойти, познакомиться с соседями. А то, получается, не среди людей живу, а среди шагов. Потом у меня начинает кружиться голова, давление, куда я дела тонометр? Но я все-таки встаю и иду к окну, когда слышу: по лестнице идет кто-то, кто живет не здесь. Хлопает дверь подъезда. Я вижу старика в пуховике. На макушке у него прикреплена маска сварщика. Рядом с ним я вижу болонку. На ней — солнечные очки, я такие видела в передаче «Кинопанорама». Я смотрю в окно и жду, кто же за ними приедет. У подъезда тормозит старая «Волга». Странно, что в этот раз я не слышала шума мотора. Лед гладкий, как на катке, но на шинах железные шипы, на совесть сделанные. Машина едет медленно, сразу видно, за рулем не лихач какой-нибудь. Она лавирует среди ледяных глыб, каждая — в три человеческих роста. Где-то сбоку, вдалеке, застыли корабельные мачты. Но машина к ним не сворачивает, она едет туда, где в ночном небе сверкают огромные разноцветные сполохи — красные, зеленые, синие. Они захватывают все небо, переливаются. Старик надвинул сварочную маску на лицо. В ее стеклышке и в стеклах очков на собаке отражается разноцветное сияние. А потом старик срывает маску, и сполохи теперь отражаются в его лице, черном и бездонном. Я встаю и начинаю одеваться. Я кладу в карман плаща мелочь — молоко кончается, но я-то знаю, что выхожу из дому не из-за этого. Выйдя из подъезда, я останавливаюсь. Странно, что я раньше этого не заметила, для этого понадобилось пережидать одышку: рядом с входной дверью прибита самодельная алюминиевая табличка. На ней надпись, сделанная белой краской, корявым почерком: «Особые услуги: портной, вызов такси. Обращ. в кв — ру на верхи, этаже». Около дома появляется женщина средних лет. На ней потертое шерстяное пальто, из-под шапки выбиваются обесцвеченные перекисью волосы. Она неуверенно оглядывается, сверяясь с бумажкой. Потом подходит к моему подъезду, читает табличку и, спрятав бумажку в карман, открывает дверь.

Я не пошла за молоком. Просто стояла и вдыхала дневной воздух. Он пах мокрыми деревьями. Потом я вернулась домой. Вечером я подошла к входной двери, уже замок открыла, но потом все-таки вернулась и легла. Только задремала — снова шаги, на этот раз очень легкие, будто кто-то бежит на цыпочках. Странно, что меня вообще это разбудило. Я сразу — к окну. И вижу: из подъезда выбегает человек; на нем широкополая шляпа, на плечах накидка. И все бы ничего, но и на шляпе, и на накидке

у него — десятки бумажных корабликов. Я такие в школе делала, на уроках математики. Смотрю на это из окна, и не знаю, что и подумать. С другой стороны, сейчас столько всего стало нового — праздники, маскарады. Но уже понятно: за ним кто-то приедет. А оказалось, к дереву у подъезда был привязан велосипед. Странно, что я его днем не заметила. Хотя, может, тогда его и не было. Может, человек на нем и приехал. Как бы там ни было, он отвязал велосипед, вскочил на него и очень быстро скрылся из виду. Я, правда, заметила, что на одной педали не хватало отражателя. Но отражатель был и не нужен, потому что было очень светло. Воздух сиял, и глаза от этого не уставали. Велосипедист ехал по мосту — сначала, с трудом, вверх, а затем — вниз, так быстро, что ноги больше не попадали на педали, и оставалось только вытянуть их в стороны. В детстве, когда так происходило, ему казалось, что на нем сапоги со шпорами. По правде говоря, ему и сейчас так казалось. Велосипед продолжал разгоняться, колеса едва касались земли, ему не хватало воздуха. И тогда перед ним возник новый мост, огромный, такой, что, даже запрокинув голову, невозможно было разглядеть его самую высокую точку. И он мчался по этому мосту, безо всякого труда. Вокруг него текли реки, по ним плыли белые корабли. В истоках рек была луна, а в дельтах — солнце.

Утром я оделась, тщательно причесалась. Вспомнила про лакированную сумочку, долго искала ее в шкафу. Нашла. Лифт поднимался только до предпоследнего этажа. Я долго шла по лестнице, на каждой ступеньке пришлось останавливаться. На двери почему-то не было номера, да и таблички тоже не было. Я несколько минут колебалась, а потом позвонила.

Дверь не открывали, и я уже, было, собралась возвращаться. Потом я услышала мужской голос: «Где ключи, а? Черт, опять не помню, куда я их положил!». Потом все-таки щелкнул замок. Дверь приоткрылась, и все тот же голос сказал мне: «Проходите». Я шла по комнатам, заваленным рулонами тканей, листами цветной бумаги, заставленным лысыми пенопластовыми манекенами, швейными машинками, коробками с нитками, пуговицами, блестками. Я видела передо мной спину в синем халате и старалась не отставать. Наконец, мы зашли в комнату, довольно просторную. Там стоял письменный стол, рядом — венские стулья. В углу — примерочная кабинка. Человек в синем халате сел за стол, достал пачку квитанций, бланк с нарисованной женской фигуркой, деревянные счеты.

— Присаживайтесь. Так вы уже определились, уверены?

— Думаю, что да.

— Тогда отлично, — сказал человек в синем халате. При утреннем свете, проникающем из окна, он казался очень молодым, даже юным.

«Девочки, — крикнул он вдруг, — кончайте завтракать! У нас клиент, вы разве не слышали?»

Послышался звон посуды, потом звук шагов — туфли на мягких каблуках и шлепанцы. В комнату вошли две женщины. Волосы у них были забраны в пучки. На лацканах халата одной из них я заметила хлебные крошки.

Они достали из карманов карандаши и сказали мне: «Расскажите нам про ваше платье».

* * *

Я вышла из подъезда, меня ждет такси. На ногах у меня — черные фигурные коньки. Я скольжу в них по двору. Когда я поднимаю руки, все вокруг застилает дым, он заворачивается в огромный кокон, внутри которого кружатся созвездия. Я открываю дверцу, сажусь рядом с водителем. Он кивает мне и заводит мотор.

Есть СИГНАЛ

Иосифу

— НУ и место. Странно, что тут вообще электрички останавливаются. И на станции, кроме нас, не сошел никто.

— Сюда наступай, тут снег утоптан.

— Дни совсем стали короткие. Скоро темно будет. Слушай, а тут люди живут вообще?

— За полем дачный поселок должен быть.

— Да? Пока не видно ничего. И вот, представляешь, я их спрашиваю: «Мастера вызывали? Что случилось у вас?» Они отвечают: «Нам никто не звонит». Я проверяю аппарат, он исправен. Звонок в порядке. Сигнал есть. Говорю: «Всё работает». А они, опять: «Нам никто не звонит». И смотрят на меня. А я что? Я телефон чинить пришел.

— Поле сразу за речкой будет. Мы туда и идем как раз. Ступеньки обледенели, не грохнись. Я помню тут все, я всё тут узнаю.

— Смотри, оттепель все-таки началась. Мы идем, а в следах вода проступает, будто догнать нас пытается. А как ты понял, что именно сюда нужно ехать?

— Там излучина реки все появлялась и появлялась. А в одну из ночей я проснулся и вспомнил, где я это видел. Правда, тогда здесь было лето. Вот я и подумал, что, может, если приехать сюда опять, то что-то изменится. Может, тогда и сон этот, наконец, перестанет сниться. Сейчас речку увидим, поблизости от нее — рельсы. Недалеко еще. И, главное, я не понимаю, почему он уходит от меня, почему не оборачивается.