Клуб любителей фантастики, 1959-60
Шрифт:
— Вот это хорошо. Даже традиция выполнена. Солнце — Аполлон, и вокруг него музы. Поэзия, Проза, Опера, Балет, Драма… А потом когда-нибудь возникнут Академии Искусств на каждой планете, школы художников, стили, общесолнечные празднества. Люди будут собираться танцевать на планете Балет, импровизировать стихи на Поэзии, слушать симфонии на Музыке. Хорошо, Мир, у тебя есть фантазия.
А Мир и не думал о таком. Просто он любил поэзию.
— Поэзия — Лю, — диктовал Далин. — Дженкинсон — Проза. Драма— Анандашвили. Газлеви? Вам по вкусу, наверное, подошла бы Гастрономия?
— А
— Не будем раскармливать будущих жителей. Берите шефство над Балетом, Газлеви.
Все заулыбались, представив толстяка в роли балетмейстера.
— Теперь повторяю общие указания, — продолжал Далин. — Перед стартом каждый сам выбирает трассу. Подходит к своему объекту, тормозит, ложится на круговую орбиту. Держаться надо на безопасном расстоянии — сто или двести тысяч километров. Ближе и не нужно в первое время.
— А когда высадка? — нетерпеливо спросил черноусый Анандашвили, прикрепленный к Драме.
Инструктаж тянулся долго. И он не был закончен еще, когда из своей радиокабины высунула светлую головку Герта.
— Земля говорит. Будете слушать?
Это был обычный выпуск последних известий для космоса. И как в далекие времена, он начинался светлым перезвоном кремлевских курантов.
Заслышав эти знакомые звуки, суровые лица на экранах заулыбались смущенно и нежно. И каждому вспомнился свой дом — белые с черными заплатами березы, зеленые трубы бамбука или тюльпаны над тихим каналом. Дом, сад, мать, дети, Земля, ласковая и родная!
Земля рассказывала о своих достижениях: построен новый понтонный остров юго-восточнее Гавайи. Туда, в страну вечной весны, переселяется десять тысяч школ. Орошен большой массив в Сахаре водами пресного моря Чад-Конго. Соревнование садоводов в Гаарлеме. Выведена удивительная роза темно-фиолетового цвета. Ведутся исследования на границе внутреннего ядра Земли.
И вдруг…
«…Хотя ученые применяли последнюю новинку техники — лучи, режущие поле тяготения, такие же, как в проекте «Коса Кроноса», попытка взять пробу не удалась. Академик Жан Брио считает, что в особых условиях планетного ядра режущие лучи не действуют».
Далин вздрогнул, резко обернулся к селектору. Двенадцать пар глаз выжидательно смотрели на него.
Что означала эта передача? Информация или совет? Земля сообщала, что режущие лучи не берут ядро планеты. Значит, и ядро Урана они не сумеют раскроить сегодня? Надо ли отменить подготовленную работу, ждать, пока на Земле проверят режущие установки?
— Что скажете, товарищи? — спросил Далин.
— Так нельзя! — выкрикнул Анандашвили. — Под руку толкают.
Шесть человек высказались за включение режущих лучей, шесть против Далину приходилось решать.
Он задумался, положив курчавую бороду на грудь.
Выжидательно молчали белые, желтые и черные лица на экранах.
— Запросим Землю, — решил Далин. — Пошлем радио в Космическую Академию. Подождите выводить людей на ракетодром.
8
Считается, кнопку нажать — забава.
Пальцем
А люди об этой кнопке плюгавой
Мечтали, может быть, тысячу лет.
Радиостанция дала направленный луч. Герта отстучала ключом… И пошла на Землю депеша, помчалась со скоростью света: 300 тысяч километров в секунду, 300 тысяч, и 300 тысяч, и 300 тысяч… Мир откашляться не успел, а радиограмма умчалась за миллион километров.
Но до Космической Академии она должна была лететь 2 часа 32 минуты и столько же времени обратно.
Радиограмма еще не дошла до орбиты Сатурна, когда вернулся Керим и потребовал обед. Что ели за обедом радисты, осталось неизвестным. Мир не записал меню. Он уже не был уверен, что этот день войдет в историю.
К концу обеда к радистам зашел Далин. Подсел к столу, но от обеда отказался.
Вообще он частенько заходил в спой радиосекретариат просто так, поболтать немножко, понабраться бодрости у молодежи. Так важный генерал (это Мир придумал такое сравнение) в час отдыха играет с внучком в солдатики.
Далин любил рассказывать, а радисты охотно расспрашивали его: Мир — о науке, а Керим — больше о прошлом, о героическом двадцатом веке.
— Расскажите, как все началось? Как брали Зимний дворец? Что говорили на улицах? А царя вы видели? Где был царь?
Далин отвечал улыбаясь:
— Голубчик, у тебя все перепуталось. Я родился гораздо позже. Взятие Зимнего я видел только в кино, как и ты.
— А капиталистов? Какие они были? Зубастые, толстые?
— И капиталистов уже не видел, Керим. Вот пережитки капитализма еще застал. Пьяных помню. Была такая забава: люди разводили этиловый спирт с водой и пили стаканами. От него был туман в голове и нарушалось торможение в мозгу. Некоторым нравилось растормаживаться, забывать осторожность и приличия, ни с чем не считаться, кроме своих настроений. И деньги помню. Такие бумажки с узорами — их раздавали не поровну: за сложную работу побольше, за простую поменьше.
Мира больше интересовало будущее.
— А потом? — спрашивал он. — Вот расколем мы Уран, дальше что?
— Дальше возни с планетами хватит лет на двести. Будем ждать, чтобы они остыли, выравнивать, на место отводить, менять атмосферу будем — превращать метан и аммиак в углекислый газ, азот и воду. Потом высадим растения, чтобы насыщали воздух кислородом…
— Ну а дальше? Благоустроим планеты, заселим…
— Дальше расколем Нептун, — отвечал Далин. — Потом Сатурн и Юпитер. Если только у них есть твердое ядро. Это еще уточнить надо.
— А потом?
— Потом, как предлагал еще Циолковский, построим искусственные спутники из стекла и алюминия.
— Но на спутниках невесомость. А детям вредна невесомость, так говорят профилактики (профилактиками называли в XXIII веке врачей. Ведь им чаще приходилось предупреждать болезни, а не лечить).
— Может быть, мы зажжем еще одно солнце: соберем темные тела в межзвездном пространстве, свалим их в одну кучу… Вы же знаете закон больших масс. Стоит только собрать достаточное количество материи, и обязательно загорится солнце.