Клуб любителей фантастики, 1959-60
Шрифт:
2
Значит, в космоса есть такое,
Что лишает людей покоя!
Значит, есть не планетах волнение,
Достойное стихотворения!
Мира нельзя было назвать поэтом, хотя он и писал стихи. Стихи писали почти все сверстники его — молодые люди XXIII века. Писали стихи о первой любви, реже о второй, еще реже о третьей. Но Мир продолжал писать, может быть, потому, что в любви он был неудачлив. Продолжал писать, хотя стихи его отвергали в журналах.
Один пожилой и многоопытный редактор сказал ему так:
— Мальчик, ты пишешь
Юноша обиделся. В XXIII веке поэты все еще были самолюбивы. Но запомнил слова пожилого редактора.
Нет, в космос он пошел не за темами для стихов. Молодежь и в те времена рвалась туда, где трудно и опасно, мечтала о подвигах на целине, где не ступала нога человека. Но целины на земном шаре осталось не так много. Юноши ехали в Антарктику, где еще не отрегулировали климат, на океанское дно, под землю… и на небо. Мир был радистом, он понадобился в космосе.
Сначала он попал на Луну, на нашу земную Луну, так сказать, в космический вестибюль, на Главный межпланетный вокзал.
На Луне он тоже писал стихи. Ему удалось даже опубликовать в «Лунных известиях» (№ 24 за 2227 год) такое четверостишие:
Издалека блестит Луна, как золотой бокал. Вблизи она черным-черна, планета черных скал. В твоих глазах голубизна, походка так легка, Но я боюсь: ты, как Луна, блестишь издалека.Конечно, в XXIII веке Луна уже не считалась краем света. Там были ракетодромы, рудники, города… «Луна — это не целина», — написал Мир в своем дневнике.
Он прожил там только полгода, затем получил назначение на Цереру — в пояс астероидов. Пожалуй, это был уже передний край. Ракеты в ту пору обходили пояс астероидов стороной, бывали и несчастные случаи. С Цереры Мира, как радиста опытного, перевели на Ариэль, необычайное, быть самое грандиозное, предприятие XXIII века.
Мир понял, что его мечта осуществится. Не всякому дано творить историю, не всякому удается видеть, как она творится. Миру выпали честь и счастье свидетелем великого события. Оно всегда будет интересовать людей, каждое слово очевидца будет повторяться годами. А Мир увидит своими глазами и все, что увидит, опишет в стихах, волнующих, важных, интересных всем людям. Это будет целая поэма. И даже заглавие придумано для нее: «Первый день творения».
3
Я буду слушать и смотреть,
Все знать наперечет.
И тем, ному работать впредь,
В поэме дам отчет.
В тот знаменательный день Мир запоминал и записывал все детали. Записал, что он проснулся в семь утра, записал, что на завтрак
Хозяйничала Гарта. Не потому, что так принято было, просто она любила хозяйничать. Большие руки ее все время двигались, накладывали, добавляли, передавали, и светлые глаза с беспокойством смотрели в рот мужу: достаточно ли ест, не надо ли еще?
А беспокоиться за Керима не приходилось. Он ел за четверых и работал за четверых. Его могучее тело как бы само просило деятельности. Другие радисты сидели с наушниками, а Керим предпочитал бегать по точкам, проверять и ремонтировать. Длинными своими ногами он мерил Ариэль, отмахивая в иной день километров полтораста. Ему нравилось работать руками, рубить, долбить, чувствовать, как хрустит материал, уступая могучим мускулам.
— Мне бы родиться на три века раньше, в героическом двадцатом, — говорил Керим, вздыхая. — Эх, на коне скакать, шашкой играя, лес корчевать в тайге, камни ворочать! В изнеженное время живем. Только в космосе и осталась работенка по плечу. Тут мы наломаем дров, правда, Герта? Мы наломаем, а Мир воспоет наши деяния. Воспоешь, Мир?
И, небрежно обняв прильнувшую жену, Керим скользнул в кладовку надевать скафандр. Помчался за семнадцать километров в ущелье Свинцовый блеск проверять замолкнувшую точку.
Герта прижалась лбом к стеклу, провожая его глазами. Она видела, как Керим удаляется длинными и плавными прыжками, словно скользит на невидимых лыжах. Вытянул ногу и ждет, ждет, ждет, когда же носок коснется твердого грунта. Впрочем, все так ходили на небесных телах с малой тяжестью.
4
Это было жестоко:
Бросить голос любимой
В огненные потоки,
Зеленые глубины.
У каждого из четырех радистов был свой круг обязанностей. Керим занимался ремонтом, Герта держала связь с Землей и межпланетными ракетами. Четвертая радистка Юна — та, что любила поспать, — вела переговоры с людьми, работающими на Ариэле и других спутниках Урана. Мир ведал кибами — кибернетическими машинами.
На Ариэле было немало киб. Одни строили ракетодромы, дороги и подземные дома, другие добывали руду, выплавляли металл, ремонтировали ракеты, и все в назначенный час докладывали Миру о проделанной работе. Но самые важные кибы находились на Уране. Именно они должны были начать то грандиозное предприятие, которое Мир собирался воспеть в своей поэме.
Проект «Коса Кроноса» — так называлось это предприятие.
На самом Ариэле трудились обычные кибы — тупые, узкопрограммные машины, изъясняющиеся радиосигналами. На Уран же отправились кибы особенные, умеющие видоизменять программу, перестраивать и регулировать свое управление. Люди никогда еще не спускались на Уран, никогда не посещали его недра, неточно знали, какие там условия, поэтому их посланцы на Уране должны были иметь некоторую свободу действий. И кибы на Уране могли даже описать обстановку человеческими словами, увидеть ее глазами машины. Для этого требовалась очень сложная схема, ее создавали многие. Мир делал только голоса, такие вещи умели делать в XXIII веке. И на одну из киб он поставил голос девушки… одной знакомой девушки… в общем той девушки, в честь которой он писал стихи на Ариэле: