Клуб любителей фантастики, 1961-62
Шрифт:
Но, увы… последняя запись была сделана ею самой во время ее дежурства, накануне этого дня.
Через неделю Гриша привез письмо. Оно было от Никитина. В конверте лежал лист бумаги, исписанный неразборчивым почерком:
«Поправляюсь. Сильная слабость. Говорить но разрешают. Пишу украдкой. Фотопластинки проявите как обычно (не перепутайте нумерацию!). Результат сообщите. Пусть они, обработанные, лежат до моего возвращения. Наблюдайте интенсивность космических лучей. Как на станции? Привет.
Целую неделю Волкова проявляла пластинки. Закончив работу, она написала Никитину:
«Дорогой Иван Александрович! Мы очень рады, что Вы поправляетесь. О делах станции я подробно писала в прошлом письмо. Ничего нового добавить не могу в отношении наблюдений. Все по-прежнему. Слежу внимательно. Закончила проявлять все пластинки, но они экспонированы как-то странно. Покрыты пятнами. Есть совсем темные, есть со сплошным серым тоном разной силы. Но большинство покрыто пятнами или переходами от светлого к темному. Каюсь, две пластинки разбила… Но одна из них совсем черная, а другая со сплошным светло-серым тоном. Я обещаю приготовить искусственно эти негативы. По одному осколку от каждой я сохранила.
Кроме пятен, ничего на всех пластинках обнаружить не удалось. Некоторые пластинки напоминают абстрактную живопись: вдруг на сером фоне расплывается противная белая клякса. Другие пластинки напоминают увеличенные препараты электронного микроскопа.
Боюсь, что это Вас, Иван Александрович, сильно разочарует.
Быстрее поправляйтесь. Гриша шлет привет и не дождется того дня, когда полетит за Вами.
С сердечным приветом Лидия».
На другой день после отправки письма на станции была получена неожиданная радиограмма:
«Сообщения восторге тчк предположение подтверждается тчк теперь быстро поправлюсь тчк скоро выпишусь Ваш Никитин».
Как только я узнал, что Никитин выздоровел и приехал в Москву, я немедленно отправился к нему.
И хорошо сделал, что поторопился, иначе мог бы его не застать. Он уже заканчивал свои лечебные дела, всякие процедуры и исследования и собирался обратно в горы.
У Никитина сидело несколько человек. Кое-кого из них я знал и встречал у него раньше.
Когда затихла небольшая суматоха, вызванная моим приходом, Никитин ввел меня в прерванную беседу:
— Мы здесь до тебя спорили о самых возвышенных вещах — о проблеме жизни на других планетах.
Одни говорят, что, кроме как на Земле, вряд ли где во вселенной есть такие же разумные существа, как мы, люди. Другие хотя и допускают наличие там разумных существ, но наделяют их такими нелепыми формами, что я, например, не хотел бы даже капельку быть на них похожим. Ну, одним словом, сейчас как раз моя очередь говорить, и тебе все станет ясным.
Я совсем не согласен ни с тобой, Зоя,
А природа на самом деле на редкость точный и рациональный конструктор. Никаких вольностей она не терпит. Ничего лишнего, ничего зря она не создает.
Согласен, многое зависит от условий жизни. Даже у нас на Земле есть люди, отличающиеся и по цвету кожи и формами тела. Но это различие очень незначительное. Я уверен, что везде, где развивается жизнь, она идет по одним и тем же законам эволюции.
— Ты так уверенно говоришь, у тебя такой поучающий вид, как будто ты имеешь очень веские доказательства, — не удержалась Зоя.
Никитин немного помолчал, пожал плечами и как-то нехотя ответил:
— Доказательство? Ну что же, оно есть…
И он вышел в другую комнату. Мы переглянулись. Что он имел в виду? Или на шутку он решил ответить шуткой?
— Вообще-то говоря, — промямлил один из гостей, — ничего нет удивительного в том, что в природе развитие при одинаковых условиях может происходить одинаково. Что касается неорганической природы, то до сих пор ни на одном прилетевшем к нам метеорите не обнаружено чего-либо нового, неизвестного на Земле…
В этот момент вернулся Никитин. В руках он нес большую квадратную раму, завернутую в простыню.
Он бережно поставил ее на высокий столик и прислонил к стене.
Пригасив слишком яркий свет, Никитин попросил нас сесть подальше.
Когда мы устроились, он с видом иллюзиониста поднял руку и произнес:
— Внимание! — и театральным жестом сдернул простыню.
Я, и, наверное, не только я, вздрогнул от неожиданности.
Это было лицо. Лицо женщины. Внимательно, изучающе смотрели ее глаза. В лице были сила и нежность, грусть и ирония одновременно.
Кадрирован портрет был неудачно. В рамку попала только часть лица. Было похоже на то, что эта фотография — фрагмент живописного портрета, выполненного в свободной импрессионистской манере. Брови, глаза, нос, губы были написаны очень легко и без ремесленной точности.
Я вспомнил слова английского художника Лоуренса. Он как-то сказал: «Хорошо нарисовать глаза может даже маляр, но передать взгляд способен только художник».
И здесь этот взгляд был. Он был главной темой портрета.
От этих говорящих глаз невозможно было оторваться. Они буквально не отпускали.
И по мере того как мы смотрели на это лицо, образ необыкновенной женщины постепенно раскрывался перед нами. Что-то новое и новое виделось в нем.
Мы просидели в оцепенении около часа. Заядлые курильщики не вспомнили о своих потухших папиросах. Простуженные ни разу не кашлянули. И даже насмешливая Зоя как-то присмирела и сидела не шевелясь.
Тишину прервал Никитин. Он тихонько хлопнул в ладоши и шепотом сказал: