Клуб любителей фантастики, 2004
Шрифт:
Они ее видели, хотя и каждый по-своему. Им это было вовсе ни к чему, но они ее видели. А Алексей нет. Он даже имени ее не мог запомнить, не то что нарисовать.
После этих бесплодных попыток Алексею стали сниться женщины. Все его женщины, бывшие и не бывшие. В особенности — не бывшие. От девчонок, за которыми он подглядывал в душевой пионерского лагеря, до тонконогой поэтессы, не далее как вчера вечером читавшей свои стихи возле памятника Клюеву.
Личико у поэтессы было востроносенькое, блеклое, вдохновенно-несчастливое. И стихи тоже были вдохновенно-несчастливые и нарочито невнятные, их переполняла взрывчатая смесь обиды и бравады, которая почему-то не взрывалась. Наверное, успела отсыреть от невидимых миру слез и только потом была расфасована по обоймам
Ночью поэтесса приснилась ему в сереньком платье Лики-Луизы. Или, может быть, это была Лида-Люся с личиком поэтессы, но почему-то в широченном мягком кресле шефа. Во сне воображение не подкачало: ноги выше колен оказались не такими уж тонкими и даже, пожалуй, излишне рыхловатыми на ощупь, как у Марты… рядом с которой он, разумеется, и проснулся.
На работе он снова долго искоса приглядывался к Лоре-Лолите и снова безрезультатно. Ничего похожего на поэтессу он в ней не обнаружил. И ничего не похожего — тоже. Он снова не видел в ней НИЧЕГО. Ничего, кроме серого бесформенного балахона, черных жестких кудряшек, внимательных глаз. Снова разочаровался, вошел в Интернет и стал пополнять коллекцию ягодиц с порносайтов, и занимался этим вплоть до появления шефа с конвертиками. Без ягодиц шеф почему-то не мыслил рекламу своей продукции, хотя вслух утверждал прямо противоположное…
— Как тебя зовут? — спросил Алексей.
Она что-то ответила, он не расслышал. Он уже взял себя в руки, снова очинил карандаш и заставил себя работать. Наметил линии перспективы, небрежными штрихами обозначил интерьер ее комнаты (который всё равно превратится во что-либо совершенно на себя не похожее) и, набирая инерцию, стал набрасывать складки платья у ее ног. То, что он не расслышал ответ, было почти нормально: во время работы, беседуя с натурщицами, он не прислушивался к ответам. Он просто пытался помочь им забыть о том, что они позируют. Но ответ на ЭТОТ вопрос он хотел услышать, поэтому переспросил:
— Как?
— Кто как хочет, — повторила она.
— А как тебя называла мама?
Она опять ответила, и он опять не расслышал.
— Понятно, — солгал он. — А я буду называть тебя Леной. Согласна?
Она была согласна. Во всяком случае, возражать не стала.
— Ты замечательно позируешь, Лена, — сказал он, отметив, что она действительно стоит почти неподвижно, очень хорошо стоит, не напрягаясь и нисколько не стесняясь своей наготы. — Ты позируешь, как профессиональная натурщица… Ты работала натурщицей?
Лена ответила — не то «конечно», не то «немножко», — и он спросил, когда и у кого именно… Всё было в порядке. Алексей спрашивал, Лена вспоминала, он не слушал. Всё было в полном порядке. Алексей вдруг понял, что на этот раз у него всё получится. Он даже ощутил некоторое сожаление, что минут через сорок, самое большее через час не останется никакой загадки. Он наконец увидел платье у нее в ногах и понял, что никакое это не платье, а волна. Набежавшая на берег волна с живыми белыми бурунчиками. Морская пена. Яркое и жаркое тропическое солнце. Кипр. Лодыжки у Лены еще влажные и поблескивают, а от коленей и выше ноги уже сухие, на левом бедре — белое пятнышко соли. Он увидел весь ее мягкий расслабленный силуэт
— Гуляем, братки! — возгласил Илья Сергеевич, ударом плеча распахнув дверь офиса, и от его густого твердого баса слегка задребезжали импортные жалюзи на окнах с витражами. Твердо попирая ботинками древний лиственничный паркет, шеф прошел к своему столу, на ходу выуживая из внутреннего кармана портсигар, уронил на пол портфель, устало рухнул сам в широченное мягкое кресло и с кряхтеньем, помогая себе руками, водрузил ноги на столешницу — в аккурат между телефоном-комбайном партийно-советских времен и хрупкой клавиатурой своей персоналки.
— А повод? — строго вопросил Георгия, якобы отрываясь от якобы срочной спецификации на форточную фурнитуру.
— Такого повода у нас еще не было и не скоро предвидится, — успокоил его шеф. — Сто семьдесят квадратов до конца месяца!
— С предоплатой? — озаботилась Таисия Павловна.
— А то! — шеф снова полез за пазуху и выложил на край стола измятый тетрадный листок. Потом, кряхтя, нагнулся за портфелем и выгреб из него несколько обандероленных пачек. — Списочек я подкорректировал, — сообщил он. — Вы уж, Таисия Павловна, сами сообразите, как это оформить, чтобы людям побольше, а государству поменьше… Но это потом, а сначала, пока я не передумал, — по конвертикам, лады?
Победительно улыбаясь, он сильно продул «беломорину», сунул ее в уголок твердогубого рта и, всем корпусом повернувшись к двери (подошвы сорок шестого размера, сдвинувшись, едва не сокрушили клавиатуру), призывно махнул рукой.
В дверях стоял и символически шаркал ногами о коврик Тимофей Крепкодатый — личный шофер и телохранитель шефа, он же слесарь-ремонтник, он же сварщик, плотник, электрик, бетонщик и однажды даже печник — архинужный человек и на объекте, и в офисе, повидавший всё и умеющий многое. Время универсалов…
В настоящий момент Тимофей исполнял обязанности Санта-Клауса. Под правой мышкой он держал картонный ящик с торчащими из него горлышками бутылок, а в левой руке — объемистый полупрозрачный пакет с запаянными в пластик деликатесами.
— Изюмительно, Илья Сергеевич! — произнес Тимофей, весело и в то же время цепко оглядывая зал жутковатопрозрачными отчаянными глазами. — Я уж думал, тут столы сдвинуты и стаканы расставлены — а им водки не надо, работу давай! Ну шо, так и будем сидеть?
Алексей свернул срамную картинку на мониторе и занялся настройкой аудиосистемы и подбором музыкального сопровождения предстоящей оргии, ибо не пристало ему, ведущему специалисту по рекламе, сидевшему ошую шефа, таскать тяжести. Вот пожрать, наконец, не мешало бы, поэтому он с удовольствием поможет Люсе-Лолите соорудить бутерброды.
Самыми скучными и бестолковыми были вот эти минуты перед началом пьянки. Когда все стремятся к одной цели и мешают друг другу, потому что каждый занят своим. Жека озабочен выстроить три разновысоких стола по ранжиру — словно плясать на них собирается, а не пить за ними. Георгия перетирает до прозрачности наличную посуду и вычисляет оптимальные дозы — можно подумать, что его расчетами кто-то будет руководствоваться. Непьющий (потому что опять на колесах) Тимофей Крепкодатый обставляет себя тониками и мясом. Таисия Павловна, охая и вздыхая, разрывается между сервировкой и необходимостью переписать набело исчерканную ведомость, которая опять не соответствует списку, только что утвержденному шефом. А молодой Виталик вновь порывается сбегать в книгохранилище за девочками, тем самым оскорбляя чувства Таисии Павловны, чью необъятную талию он в конце концов и будет обнимать в медленном танго. Пригласить на танец Лизу-Лукрецию Алексей еще ни разу не решился — видимо, трепеща перед ее статусом секретаря-референта. И лишь сама Люся-Любаша никому не мешала — сновала тенью между буфетом, своим журнальным столиком и составным банкетным столом, разворачивала-резала-рас-кладывала, успела сунуть две тарелки в микроволновую печь, и на разных концах составного стола незаметно образовались две горы горячих бутербродов.