Клуб любителей фантастики, 2005
Шрифт:
Хворостов оттолкнулся ногой и перевалился задом через подушку, теряя равновесие и падая на спину. Пальцы тисками держали фотоаппарат. Рот открылся…
Самка выжидала. Она покачивалась в своей притворно целомудренной, но при этом отчетливо боевой стойке. Теперь Хворостов не сомневался. Она именно готовилась броситься вперед, как распрямляющаяся пружина, и времени у него было немного.
Остатки трезвого расчета в нем подсказали нажать на кнопку еще раз, потому что свет, очевидно, отпугивал насекомое, но Хворостов больше расчетам не подчинялся. Он хотел кричать, но рот
Хворостов просто полз, отшвыривая от себя скользкий паркет ногами. Он полз в прихожую спиной, толкал себя пятками, завороженный черными шарами ее глаз и ее змеиными движениями. Он тонул в этих глазах, и то, что еще заставляло его ползти, шло уже не от разума, а поднималось из живота, из средоточия звериного, надежного страха, который перехватил управление организмом.
Хворостов знал, что двигался к ванной, где дверь защелкивалась изнутри автоматически, если ее толкнуть. Это была отчаянная последняя команда, которую мозг дал телу. Последняя стратегическая директива, прежде чем он сдался под гипнозом. На секунду он, поворачивая за угол, потерял насекомое из виду, и его отпустило…
Фотоаппарат волочился за ним забытой игрушкой. Доля мгновения ушла на то, чтобы это отметить, отбросить как ненужную информацию и выдавить из себя вопль. Вопля у Хворостова не получилось, в горле стоял режущий комок, и в отчаянии послышался ему только собственный хрип.
Самку богомола выбросило следом за ним, в прихожую. Он увидел ее как мелькнувший смазанный пучок теней, но теней уже достаточно материальных и различимых, чтобы вновь сковать его внимание и принудить сместить угол зрения.
Когда он услышал сопровождающий ее прыжок шелестящий звук, его хрип сразу прекратился. На этот раз самка воплощалась в полуоткрытой двери в кухню. Она складывалась из части пустой вешалки, локтем выступающей в дверной проем, стула, развернутого сиденьем к Хворостову, треугольного лепестка светильника под притолокой и двоящегося света лампы. Ее лапы заметно прижались к телу, она намеревалась выстрелить ими вперед, но Хворостов все еще полз, и расстояние между ними увеличивалось — увеличивалось, казалось, неоправданно медленно.
Он сгибал ногу и выталкивал ее, сгибал и выталкивал. Он знал, что скоро наедет затылком на дверь и откроет ее, если сможет продолжать двигаться. И он полз…
И спустя вечность, пока он падал в ее глаза, пока он держал в сознании ее ровные маятниковые движения, он все же нажал головой на дверь, и сразу же течение времени для него ускорилось. Он мешком перекатился в ванную через плечо, поняв, что почти наверняка вывихнет шею, и упал на холодный кафель. Он боднул непослушной головой дверь, голова была ближе всего к ней, и заплакал от судорожной боли в мышцах, которую не мог выразить криком. Дверь пошла по дуге, закрыла проем и послушно щелкнула замком.
Хворостов перевернулся на спину и уперся взглядом в ов-ный потолок. Он отходил. Он содрогался от ноющей боли. Но он дышал, он был жив, и сознание возвращалось к нему. Новые запасы слюны хлынули из-под языка, и Хворостов сделал сухой глоток, сразу же пожалев
Между стонами он еще прислушивался к тишине, которая царила в прихожей. Ее ничто не нарушало. Дверь в ванную была надежна и крепка. Здесь он мог собраться с силами и, может быть, вооружиться чем-нибудь вроде щетки с длинной ручкой или просто звать на помощь. Ничего безумного он в этом не видел… То, что ждало его в прихожей, превосходило собой все возможное безумие.
Он огляделся. Щетка с ручкой не подходила, она казалась слишком легкой, где ей сломать твердый хитиновый панцирь. Он содрогнулся, представляя его…
Над ванной, между стенами, в пазах крепилась металлическая перекладина, на которой висела занавеска и которая легко вынималась. Ее Хворостов устанавливал сам и помнил, что весу в ней изрядно. Вполне достаточно, чтобы крушить ею эти изогнутые под неестественным углом вооруженные иглами лапы…
Гаснущий разум еще ухитрился послать ему тревожный сигнал, когда в глубине черепа родился шорох.
«Не надо! — молча вопил он. — Не думай о ней!»
Но взгляд уже скользнул ниже спасительной перекладины, охватывая сдвинутые занавески. Высоко стянутые складки их наводили на мысль о чем-то смутно знакомом, и сознание Хворостова, против воли, уже знало ответ. Концентрация захватывала его.
Вот эта треугольная складка в центре и две вертикальные по краям…
— Так кричал, так кричал, — говорила в прихожей соседка. — Ой, сердешный…
— Ну ладно, ладно, мамаша, — успокаивал ее замешкавшийся участковый, которого оперативники, выломавшие дверь, отправили опрашивать свидетелей.
Старший опергруппы, стараясь не наступить на труп, цаплей шагнул в угол, к ванной.
Эксперт оторвался от тела и сказал ему:
— Чистый несчастный случай… Я даже так могу сказать.
— А это? — спросил старший, указывая на рваную рану поперек голой груди, — Как пилой резануло…
— А это когда он падал — эксперт задумался и порыскал глазами. — Вот видишь, перекладину свернул, а она его острым краем и… Вскрытие, как говорится, покажет, но я думаю, что спекся мужик от микроинсульта. Я такое видел, — он устало помял пальцами переносицу. — Уже…
Старший нагнулся и двумя пальцами с усилием приподнял железную трубу, с которой с неприятным грохотом съехали последние кольца, державшие занавеску. Край ее и впрямь был срезан неровно, скорее всего, сваркой, сильно зазубрен и окровавлен. Впрочем, он и лежал в лужице крови…
— Может, имитация? — с надеждой предположил стажер, высовываясь из-за плеча эксперта.
— Иди на хрен, а, — без интонации и не оборачиваясь сказал тот.
— Ну что писать-то?
— Пиши… — эксперт осторожно приподнял желтую мертвую руку и освободил из-под нее фотоаппарат. На безымянном пальце этой руки была намотана нитка.