Клуб неисправимых оптимистов
Шрифт:
— Кто там?
— Яконов.
Саша впустил полковника.
— Не ждали, Александр Эмильевич?
— Вы не часто сюда приходите, Антон Николаевич. Особенно в такой час. Что-то случилось?
— А вы не догадываетесь?
— О чем?
— Речь о вашем брате.
— Вы об Игоре?
Яконов молча кивнул.
— В чем дело?
— Вы ничего не знаете?
— Мы практически не общаемся, и вам это известно.
— Его должны были арестовать, но он сбежал.
— Я не общаюсь с семьей, так что мне никто ничего не сообщил.
— Неужели?
— Мы не виделись много лет. Встретились однажды совершенно случайно, когда открывали после ремонта Кировский. Не сказали друг другу
— Он сбежал! Исчез! Понимаете, что это значит?
— Я не отвечаю за брата. Мы давно прервали всяческие отношения.
— Перед арестом ему позвонили.
— Я понятия не имел, что он в списках. Кто бы мне сказал? Сами знаете, наша служба не имеет отношения к принятию решений подобного рода. Даже знай я о готовящемся аресте, не стал бы предупреждать Игоря — это не в моих интересах. Вам хорошо известна моя лояльность, Антон Николаевич.
— Медсестра, ответившая на вызов, не смогла с уверенностью сказать, мужчина звонил или женщина, но она склоняется к последнему.
— Вот видите…
— Вы могли кого-то попросить.
— Кто бы согласился на подобное поручение?
— Ваша жена.
— Моя супруга на шестом месяце беременности. Думаете, я стал бы подвергать ее такому риску? Только сумасшедший мог поступить подобным образом! Да пусть хоть всех их арестуют, меня это не касается.
— В момент звонка вас не было на рабочем месте. Теоретически вы могли звонить сами, из телефонной будки, изменив голос.
— Вы хорошо меня знаете, товарищ полковник. Если бы я собирался сделать что-то подобное, первым делом обеспечил бы себе алиби.
— И тем не менее на ваш счет возникло сомнение, а у нас это равносильно уверенности.
— Вам известна моя биография, товарищ полковник. Я работаю в органах с двадцать седьмого и не раз доказывал делом свою преданность советской власти.
— Придется сделать это еще раз, Александр Эмильевич.
— Чего ждет от меня партия?
— Вы должны выступить свидетелем на процессе по делу «врачей-убийц».
— Но я не врач…
— Вы должны подтвердить, что ваш брат и другие подсудимые, эти докторишки, были участниками заговора и планировали устранить многих ответственных работников, которые были их пациентами. Главарь преступной группы хотел отравить первого секретаря нашего обкома. Скажете, что у вас появились подозрения, вы провели собственное расследование и доложили обо всем руководству.
— Не вижу препятствий. Этот человек мне больше не брат. Я не поддерживаю отношений с предателями родины.
— Вы дадите показания? В Москве, на процессе?
— Конечно, Антон Николаевич. Разоблачать предателей — наш долг.
— Вы уверены?
— Вы сами часто говорили: мы — солдаты, мы сражаемся и исполняем приказы.
— Я доложу наверх. Абакумов считал, что вы не согласитесь. Позвоню ему завтра же утром. Он будет доволен. Ваше решение очень нам поможет. В деле не хватало доказательств. Рад, что вы все правильно восприняли. У меня просто камень с души свалился.
— Тот факт, что я — майор МВД, не сделает мои показания менее убедительными в глазах судей?
— Важно то, что вы его брат. Что даете показания добровольно. Мы вернемся к этому разговору завтра. Ах да, совсем забыл: нам вернули аэрофлотовское досье. В нем есть упущения.
Саша взял папку и внимательно прочел приложенную записку:
— Все ясно, делом занимался второй отдел. Такое не повторится. Я сам этим займусь.
— Можете не торопиться.
— Я должен исправить ошибку, допущенную нашей службой, и сделаю это немедленно.
— Хорошо, Александр Эмильевич. Если бы все относились к своим профессиональным обязанностям так же добросовестно,
По непонятной причине — возможно, вследствие путаницы, человеческой ошибки или чьей-то некомпетентности — победитель турнира по шахматам 1948 года среди сотрудников «Аэрофлота» все еще фигурировал на групповой фотографии пилотов в форме, стюардов и гражданских лиц. Он должен был исчезнуть с портрета много лет назад, но все еще стоял в первом ряду — и принимал кубок из рук руководителя авиакомпании. В записке начальника Первого отдела [202] Главного управления Гражданского воздушного флота не было информации ни о совершенном проступке, ни о наказании. Документ лишь уточнял, что победителем в действительности был сотрудник, занявший второе место. Экс-победителя следовало удалить по идеологическим соображениям. Работа предстояла сложная. Будь у Саши достаточно времени, он бы вырезал скальпелем силуэт Леонида Кривошеина и сдвинул ряд из двадцати фигур в правую сторону, но счет шел на минуты, и он поступил иначе. Обвел лицо по квадрату и попытался подобрать замену среди фотографий неизвестных, которые хранил в обувной коробке. Не найдя никого подходящего, он улыбнулся, достал партбилет, срезал свою фотографию — его сняли в фас, в форменной фуражке на голове — и вклеил ее на пустое место. Нанес кисточкой несколько мазков черной краски. Вышло анахронично, смонтировано было грубо, но этот снимок не станет ни первой, ни последней халтурной подделкой. Саша поставил красную печать на сопроводительную записку, завизировал: «Рассмотрено, начальник четвертого отдела», расписался и положил пленку на полку с надписью: «Вернуть отправителю». Снял серый халат. Вынул из ящика стола две дюжины тетрадей и блокнотов, сложил все в котомку, повесил ее на плечо, надел гимнастерку и шинель, скрыв свою ношу, взял фуражку, погасил свет и навсегда покинул лабораторию.
202
Такой отдел был в каждой организации, имевшей хоть малейшее отношение к секретной информации. В первых отделах хранилась информация о сотрудниках предприятия, в специальных анкетах отмечалась информация о политических взглядах, поездках за границу, допуске к документам, имеющим гриф «Для служебного пользования» или «Секретно».
История с фотографией имела продолжение. Ее напечатали — по недосмотру, намеренно? — в аэрофлотовском каталоге, который раздавали участникам турнира 1952 года. Никто не задал ни единого вопроса об офицере с непроницаемым лицом и Кубком победителя — 48 в руке. Саша всего лишь хотел пошутить на прощание, это был жест отчаяния. Он и подумать не мог, что фотография будет преследовать его всю жизнь и станет причиной неиссякающей ненависти Леонида.
Париж, июль 1964-го
1
…Я не хотел уходить, не исправив ошибку. Отдай Леониду принадлежащую ему по праву фотографию. Подлинную фотографию. Скажи, что я не держу на него зла. Что на его месте вел бы себя так же. Не простил бы. Я выбрал не ту сторону…
Я оторвался от чтения Сашиного письма и достал из конверта групповую фотографию участников турнира «Аэрофлот-48» и Леонида с Кубком победителя в руке. Определить, оригинал это или отретушированный снимок, было совершенно невозможно. Ни на лицевой, ни на оборотной стороне я не нашел следов разреза и склейки.