Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

Солоух Сергей

Вот.

Вот в какой момент трагического раздвоения,

внутренней борьбы (печенка примеривается к селезенке, и

почку укусить аппендикс норовит) некто стеснительный и

скромный три точки, два тире отбил с той стороны входной

двери.

— Кто там?

— Из деканата, — открытым текстом сообщил,

растолковал значение таинственных сигналов знакомый

птичий голос:

— Да открывай же… Распишись, Иван, — курносая

Натуля, секретарша

технологического потупилась, то есть

взгляд сам собой упал, приклеился, остановился на гладких,

бледно-голубых конечностях разжалованного, попавшего в

немилось вожака.

— Где? — вертя бумажек пару, не понимает Ваня, что

плоть его сиротская, нелепо обнаженная, сегодня за обедом

под компот пойдет у младшего, падежных окончаний

наглотавшегося, предлогами, приставками по горло сытого,

печатающего, тык-тык-тык, персонала.

— Ну, там вот, видишь, "получил".

— А, тут…

— Мне эту, тебе эту. До свиданья.

"Тов. Закс И.Р. Сегодня в 15.35 Вас примет ректор

ЮГИ, доктор технических наук, профессор М.С. Сатаров по

Вашей просьбе".

Читал, читал и вдруг дошло. Разобрались, родные.

Оценили, ждут. Эх, хрустнул пальцами, присел, привстал,

сквозь дым сомнений в ясность прошагал, да, полстакана

ровно, и все, ни грамма больше. Для плавности движений и

четкости мышленья, безусловно. Допил и бриться, мыться,

гладить брюки, носки в порядок приводить.

День занимался исключительный.

Об этом думал мелкозвездный офицер Виктор

Михайлович Макунько, меж фетровых и шерстяных,

бесформенных и неуклюжих, достойно пронося свой головной

убор, кепчонку восьмиклинку из хлопка и полиамида на

шелковой подкладке.

Вдоль по Советскому проспекту мужчина шел, в

витринах тканей столбенели манекены, игрушки строились в

ряды за стеклами "Весны", затем приветствовали пешехода

барсуки, сурки, орудия ремесел сибирского крестьянства,

линявшие, черневшие на стендах музея краеведческого и,

наконец, екатерининская пушка салютовала свежими

окурками, что прислюнявили полночные гуляки к сосновой

пробке, вбитой некогда хранителем заботливым бандуре

черной в жерло боевое.

Ура!

Шел брать товарищ Макунько удачу, страуса,

хохлатого павлина сегодня должен был схватить за хвост

рукою медной культуриста-велосипедиста бесстрашный

лейтенант. И, но-оооо! Вперед, поехали, где шило, где мундир

парадный, мама, вскипел в бокале полусладкий,

новосибирский сводный брат напитка "Буратино" и золотинки

две

с гвардейской пробою Гоззнака (одну на правый, и одну на

левый) из моря пена вынесла, к ногам швырнула сына твоего.

Впрочем, нет, шампанского не будет, не будет

углекислота спиралью белой завиваться, хрусталь тяжелый

холодя, желчь скатится скупой слезой, и в пересохших глотках

запершит противно. Все, это максимум, чего мог от коллег по

управленью ожидать Виктор Михайлович.

Да, не любили, не жаловали перспективного

соратники, неспешной, кропотливой работы мастера. Ни в

грош не ставили, завидовали, Бог им судья. На самом деле

просто невезение, судьбы гримаса, бессовестной фортуны

неурезанный лизун, преподло увлажнивший нижнюю губу и

даже родинку на подбородке, у-тю-тю, в тьму-таракань

загнали, заставили отличника б-вой и по-ческой подготовки Т

ского училища связи К-та Г-т-ой Б-ти начать оперативно

превентивную работу не в столице многомиллионной, скажем,

а в городе, где всех нестойких политически, на ложь, посулы

падких, незрелых, инстинктов не изживших, с червоточинкой

в душе, включая зачатых, но нерожденных, всего-то было

сорок восемь тысяч двести пятнадцать человек.

Увы, увы, внук вертухая, сверхсрочника-героя,

потомок особиста, племянник полковника в костюме-тройке,

поверить невозможно, начал там, где по традиции

заканчивают, ужас, в дыре, в шахтерском городке — рцке. С

задатками такими, родословной, подумать только, впрочем, от

дедушки остались грамоты, медалей двести грамм и

следопытов юных интерес к судьбе изъятого из поросячьей

кобуры на вечное хранение в специальном фонде пистолета

именного, системы старой, но прославленной ТТ.

На деда серьезно рассчитывать нельзя было. А на

отца, родителя, тем более, собственно, Виктор Михайлович

без колебаний бы отрекся от капитана рыжего, пропившего и

ум, и честь, и совесть — святое, бордовый коленкор, а

развернешь — щит Токтамыша, меч Александра Невского, но

времена прошли решений легких и простых. Так что:

— После художеств макуньковских, — не осуждала мать

родного брата, приблизить не спешившего к себе, столичному,

синелампасному, сына сестры:

— Любой тут поневоле осторожничать начнет, но

ничего, у Алексея сердце доброе, он только так, для вида

строжится, но сына моего не бросит, будь спокоен.

И не ошиблась, все верно, пригляделся, испытал на