Клуб смерти
Шрифт:
— Звучит немного замысловато, но правдоподобно, — прокомментировал Ньюмен.
— Я не успела переговорить с Фрэнсис Мак-Алистер, — продолжала Кейт, — из-за всех этих перетасовок. Но, по-моему, она догадывается, что мне известно содержание записей ее разговоров с Чарльзом. Ее… болезнь.
— Будет следствие и суд присяжных. Она собирается дать показания.
— Храбрая женщина.
— Да, точно.
— Меня вызовут?
— Вероятно. Придется уточнить кое-какие факты.
— Я должна
— Вас приведут к присяге.
— Больше всего меня беспокоит запись, которую Чарльз сделал без ее ведома. Тогда он сообщил, что знает о ее болезни.
— Я не слушал никаких записей. Естественно, кассеты ведь уничтожены.
— Никто их не слушал, так?
— Думаю, да. Только вы. Не понимаю, к чему вы клоните, мисс Нейсмит?
— У Чарльза была любовь с Мак-Алистер.
— Да. Я тоже так предполагаю.
— Она, вероятно, тоже его любила.
— Не могу сказать. Уж очень сложно все.
— Хорошо, примем как рабочую версию, что она любила. Наверное, ей не следует знать, что его журналистские рефлексы оказались настолько сильны. Он делал контрабандные записи интимных разговоров.
Ньюмен молча ждал продолжения.
— Ей не стоит об этом знать, верно?
Ньюмен подумал и сказал:
— Показания вы будете давать не перед судом присяжных.
— Как понимать ваш ответ?
— Подумайте.
— … О’кей. A-а. Ясно.
— Отлично.
— Пожалуй, я надеялась, что вы именно так скажете.
— М-м-м.
— Ну, приятно было с вами познакомиться, — она неожиданно хихикнула, — хотя «приятно» не то слово в данной ситуации. Было ужасно. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Да.
— Хорошо. До свидания.
— До свидания.
— Ну-ну, лейтенант Ньюмен. Вы были очень заняты, судя по тому, что я прочел в газетах.
— Спасибо, что уделяете мне время, доктор Бернштайн.
Бернштайн сплел пальцы на колене.
— Как я ненавижу этот момент, — сообщил ему Ньюмен. — Вы сидите и выжидаете, когда я что-нибудь скажу.
— Вас это очень бесит?
— Я думаю, что мог бы сделать гораздо больше.
— То есть со свидетелями? Или с подозреваемыми?
— В том числе. В первую очередь, понимаете ли, с реальностью. Мне всегда приходится что-то говорить. Природа не терпит пустоты. Я не терплю молчания. Всегда стараюсь заполнить паузу. Мне бы молчать, заставлять говорить других. Тогда, возможно, я бы разобрался в человеческой сущности. Быстрее бы разобрался.
— Значит, рано или поздно вы начинаете понимать настоящую сущность людей?
— Да. Иногда.
Бернштайн ждал.
— Вы не чувствуете чего-то похожего на вину?
— За что? — удивился доктор.
— За Милнера.
—
— Нет. Просто не хочу ничего выяснять.
— Хотите сделать виноватым меня?
— Да.
— Виноватым в том, что он обманул вас?
— Да.
— И следовательно, я обманул вас и должен ощущать из-за этого вину.
— Считается, что вы знаете толк в этих делах.
— Делах. Разве я обязан понимать, что творится в головах у людей? Что они думают?
— Да.
Бернштайн расцепил пальцы.
— Меня безумно раздражает, когда вы так сидите, — заявил Ньюмен.
— Что, слишком небрежно?
— Да.
— Как бы вы предпочли?
— Не знаю. Как получилось, что в вашем кабинете нет уютного диванчика?
— Я не мог предполагать, что творится в голове у Милнера. У меня нет дивана. Я сутулюсь на стуле. Вот три пункта, по которым я тебя подвел. Еще что-нибудь не так?
— Я хочу, чтобы меня перевели в отдел краж художественных ценностей. Скажите Клингеру, пожалуйста, что работа на улице мне не подходит.
— Если бы я так считал, то обязательно сказал бы ему.
Бернштайн снова сцепил пальцы.
— Вы говорите, что я иногда не воспринимаю то, в чем меня хотят убедить, так как скрещиваю руки на груди. Когда вы так сцепляете пальцы — это то же самое.
— Снова подвел вас.
— Подите на хрен.
Бернштайн откинулся на спинку стула.
— Вы знали о наркотиках, о девушке, о деньгах? — полувопросительно-полуутверждающе заявил Ньюмен. — Как вы могли обо всем знать и спокойно отпускать человека на работу? Есть же какой-то предел конфиденциальности?
— Если бы я знал, Джейк, то непременно сообщил бы, кому следует.
— Значит, вы такой же тупица, как и все остальные.
— Дейв Милнер был социопатом, лейтенант. Я не нарушу конфиденциальности, если скажу вам об этом. Вы не будете удивлены, я уверен. Как социопат, он имел довольно слабо развитое чувство ответственности. Не особенно задумывался над большинством своих действий и поступков, это и дало ему возможность так вести себя, нарушая закон, несмотря на то, что он поклялся его защищать. Но наиболее важный момент…
— Знаете, что я чувствую?
— Да.
— Сплошное дерьмо.
— Понятно.
— Спасибо.
— Что еще вы чувствуете?
— Хочу в художественный отдел.
— Что еще?
— Хочу домой.
— Да, дело было долгое. Наверное, вы правы — идите-ка домой, точно.
— После этого.
— Может, лучше прямо сейчас. Злость вы уже сорвали. Она, правда, никуда не денется, и мы все обсудим в следующий раз. Сейчас для вас самое лучшее — увидеть жену и надеть удобные домашние тапочки.