Клятва Гарпократа

Мудрая Татьяна

Меня в первый и последний раз именовали так странно, оттого я слегка запоздал с ответом.

— Она поглощает и смягчает солнечные лучи, — догадалась Моргиана. — А потом отдаёт острову. Ведь такое солнце, как бывает здесь, рядом с полюсом, жёсткое. Будто акулья кожа.

— Верно, умница. Недаром тебя давным-давно ославили ведьмой. Оно превращает почти весь живой лёд в безвредную воду, но в обмен угнетает всё прочее.

— Над островом и вулканом — иное жерло, — кивнула она. — Дыра, где нет

озона.

— Ты это чувствуешь или тебе кто-нибудь сказал?

— Просто знаю. Такой воздух. Погибельный.

— Будь он только таким, здесь бы не устроили колыбели, — поправил Моргэйн.

— Это ты прав, — задумчиво сказал Даниль. — Вся штука в правильной дозировке.

Вот почему здесь время стоит, как вода в сосуде, подумал я. Колыбель висит в межвременье, чтобы старость ее не коснулась. И ждет. Чего?

Медвежьей звезды. Волчьей звезды. Очевидно, я повторил последние слова вслух, потому что Даниль кивнул с улыбкой:

— Да, Бьярни. Мы братья. Оба в одно и то же время и люди, и нелюдь.

И тут же прибавил:

— Что же, вот мы и дошли. Обзорная экскурсия закончилась, а вы даже не успели проголодаться как следует. Так что незачем на меня пенять.

Теперь мы стояли прямо у порога домика, что вырос из почвы бамбуковой рощей: плотно, ствол к стволу. Свет, очевидно, проникал внутрь только через дверь, похоже, сплетенную из того же материала, но потоньше. Потому что она была открыта, вернее, поднята кверху скрученным рулоном. и в ее проеме, как старинный портрет, стояла…

Тергата.

Платье было совсем прежним, хотя казалось побогаче, но волосы были переплетены лентой и убраны в три косы: две на груди, одна, потолще, за спиной. Теперь я отчетливо видел, что они с Данилем походят друг на друга, точно брат с сестрой. Или — двое супругов, которые прожили бок о бок неведомо сколько лет или веков.

Тысячелетий.

А вот слова, которыми она нас встретила, были вполне обыденными…

Я бы сказал — до ужаса обыденными, если бы в них не звучали уютные, прямо-таки домашние интонации.

— Волк, я только дикорастущий кофе отыскала. Зато самый что ни на есть горный и очень душистый. Пока его над Геклой обжаривала…

— А с какой стати тебя туда занесло, душа моя ненаглядная?

— Да вот, кто-то из этих господ крепко меня приделал к исландскому эпосу, а теперь там мои крестники появились. Они за компанию и еды приготовили. Что-то рисовое и самосевное, местные травки, свежий пинагор. Хорошо еще — мухоморов в похлебку не положили.

— Горячее?

— Уж не сомневайся. С пылу — жару плюс гиперпространственная нуль-передача.

— Тогда прошу к столу, дорогие гости! — воскликнул Даниль. — Не посетуйте, что столов у нас не заведено как класса. Любим сидеть на циновках и на корточках.

Хорошее

кушанье, даже будучи принимаемо не в слишком удобной позе, весьма способствует благодушию. Прямо как в гостях у Раты. Так думал я, взирая на то, как мои детки орудуют в пиалах круглой ложкой и какими-то отполированными лучинками. Сам я тоже вкушал — быстро уничтожить эту наваристую смесь никак не удавалось.

И поглядывал одним глазом в чашку, другим — на Тергату.

Теперь, когда их было двое, стало очевидно, что они составляют расу. Вернее, своеобразную помесь всех рутенских кровей, помимо европейской, хотя оба казались светлыми блондинами. Вообще-то, как говорил некий обозреватель накануне Большого Слома, светловолосые люди остались в позорном меньшинстве. Да и не было у них никогда такой гибкой пластики движений, такой по-африкански удлиненной фигуры, тонкого, как у птицы, костяка — и удлиненных, странного разреза очей: веко слегка нависало над радужкой. Сама радужка была у Даниля светлой, в почти белой и в самом деле как серебро, а у Тергаты сапфирово-синей, по временам почти лиловой, как аметист или… Как мой заветный камень.

Поняв это, я схватился рукой за ладанку.

Внезапно, как озарение, пришла в голову одна легенда моих предыдущих хозяев — о том, что нельзя принимать пищу в царстве мертвых, иначе оттуда не возвратишься. Очевидно, эта гениальная мысль четко отразилась на моей умной физиономии, потому что все четверо моих сотрапезников дружно рассмеялись:

— Бьярни, не трусохвость, — сказал Даниль. — Тут земля не мертвых, а живых.

— Земля тех имен, которые Бог доверил Адаму, — тихо добавила Тергата. — Слов власти.

— А сами эти слова — все заточены у него в самоцвете, — отозвалась Моргиана. — Правда?

Даниль кивнул:

— Оттого-то все вещи так легко и послушно откликаются на зов. Держу пари, та лодка, что сыграла роль в Девятке и Десятке Мечей, всё еще плавает поблизости. Ее ведь не одним топором вытесали, а еще и словом.

— Это значит, что имена уже начали томиться в своей каменной скорлупе, — снова заговорила Моргиана. — Вы хотите их освободить?

Я немо и тупо переводил глаза с одной половины нашей компании на другую.

— Отчего ж нет, — сказал Даниль. — Освободить и овладеть всеми ими. Черт, надо же дьяволу хоть перед Страшным Судом порулить да покуражиться!

— Тем более такому, чей перегруженный ковчег подвис над горой Арарат, — усмехнулась Тергата. — Волк, ты что, всерьез нанялся детишек пугать? Вон Бьярни сидит ни жив ни мертв. Даже аппетит пропал.

— Я сыт по горло: и вашей едой, и вашими рассуждениями, — сказал я как мог приветливей. — Но если вы не падшие ангелы…

— Разумеется, мальчик. Таких вообще нет.