Клятва и меч
Шрифт:
Но был в Англии человек, который мог заплатить любую сумму, и принц написал ему длинное трогательное письмо. В частности, в нем говорилось:
«Я прошу вас с состраданием взглянуть на ту ситуацию, в которой я оказался. Я сделал глупость и чистосердечно признаюсь в своей ошибке. Честь моя задета, ибо я не могу заплатить своим людям и тем самым сдержать данное мной слово. Обещаю, что оставлю страну так быстро, как только смогу. В Англии я достаточно натерпелся. Мы связаны близким родством, и лично я хорошо отношусь к вам. Я всегда восхищался вашим мужеством в битвах, и многие в моей стране относятся к вам с уважением. Если вы великодушно поможете мне сейчас, то я не забуду этого. И я убежден, что этого не забудут ни Господь,
Тронутый искренним тоном письма, король Стефан уплатил деньги за сына своего главного врага.
Этот удивительный, великодушный жест был, на первый взгляд, самым опрометчивым поступком Стефана за все время его правления. Он мог извлечь для себя из этой ситуации все что угодно, куда больше, чем простое обещание Генриха уехать. Но если хорошо подумать, то Стефан действовал куда более тонко и дальновидно, чем от него можно было ожидать. Епископ Генри, в частности, был ошеломлен. Его брат обнаружил редкое понимание психологии юного принца. Мальчишка был по молодости чрезвычайно щепетилен в вопросах чести, данного слова и тому подобных пустяках, – и Стефан дал ему выйти сухим из воды, ничем не поступившись. Но одновременно он заклеймил Матильду как бессердечную мать, графа Роберта как скупца, пожалевшего денег для собственного племянника (неважно, что последнее не соответствовало истине). Зато себя король показал богатым и великодушным, лишний раз подчеркнув, что восставшие ввергнуты в беспросветную бедность.
Сторонники Матильды живо почуяли перемену, наперебой помчались на север выпрашивать прощение у своего короля. Как же можно теперь служить императрице, которая оказалась настолько скупой, что даже не пожелала спасти своего сына!
Драматический просчет Матильды означал конец войне и тактическую победу Стефана. Это ввергло Роберта в глубокую депрессию. Он отнюдь не был скупцом, и его кошелек был еще полон. Но, подобно другим лидерам восставших, он позволил императрице управлять им. Почему она убедила его не придавать значения письму Генриха? Разве она не в состоянии отличить ложь от правды? Что, она совсем не знает своего сына или монеты для нее дороже?
Но ни Роберт, ни Матильда не могли даже представить себе, что юный Генрих попросит помощи у главного врага своей матери и что Стефан окажется настолько умен, что спасет его. Безупречная репутацию Роберта, которой граф славился долгие годы, была безнадежно потеряна, и дворяне стали считать его лишенным сострадания человеком, к тому же настолько бедным, что ему не под силу заплатить небольшую сумму даже в случае крайней нужды.
Граф Глостерский, потеряв уважение соседей, стал раздражительным. Он не мог смириться с мыслью, что молва твердит о его скупости, и при каждом удобном случае стал демонстрировать свое богатство, тратя деньги на одежду и драгоценности, ему совсем ненужные. Немногим из оставшихся своих сторонников он преподнес щедрые подарки. На язвительные упреки Матильды он отвечал, упрямо выпячивая челюсть:
– Я стараюсь развеять неправильное представление о себе, которое возникло у людей благодаря вашим стараниям. Вы бы лучше попытались подновить ваш собственный потускневший портрет, чем критиковать меня. Вспомните, это вы не захотели спасать Генриха. Я слишком долго действовал по вашей указке, пребывая в тени, вот и плачевный результат.
– Брат, вы становитесь смешным, – резко возражала Матильда. – Думаете, на ваших так называемых друзей произведет впечатление ваша вульгарная, не знающая меры расточительность? Сомневаюсь. В одном я уверена: они высосут из вас ваше богатство до дна, затем закутаются в подаренные вами меховые шубы и на ваших же лошадях отправятся в лагерь Стефана. Бога ради, спрячьте ваш кошелек! Ваши соратники испарятся сразу же, как только он опустеет.
– Говорите, я смешон? – наливался злобой Роберт. – Так посмейтесь вместе со мной. – Меря тяжелыми шагами комнату, он в
Роберт подошел к Матильде. Ей показалось, что она теряет брата.
– Быть может, я не прав и у вас мягкое сердце? – иронически продолжал граф. – Вы чувствовали боль, когда ваши друзья были ранены? Переживали, когда они попадали в беду? Нет. Вы бойко торговали своим прелестным взором и мужской клятвой, считая себя при этом ангелом, спустившимся с небес. Вы спрятались от всех ужасов войны, предоставляя другим умирать за вас на поле боя. Нет, сестра, я не был смешон, доверившись вам, я был попросту глупцом!
Матильда не сводила глаз с Роберта во время всего этого гневного монолога; на минуту ей стало страшно, что он покинет ее, но привычка не слышать того, чего не желаешь, – успокоила. «Просто он очень изменился, – думала она. – Где его величавая осанка, проницательный ум, выдержка и могучая воля?» Перед ней стоял изможденный, брюзгливый старик. Сколько ему сейчас, пятьдесят три года? Да, но он выглядит на все шестьдесят три. Тщеславный пустоцвет с небритой челюстью, свисавшей почти до колен.
– Да, – сухо сказала она. – Вы смешны, брат, и не более того.
Неприязнь между братом и сестрой становилась все острее. Друг в друге их раздражало все. Матильда без отвращения не могла смотреть на его отвисшую челюсть, а он видел за обаятельным лицом гиену. Так они изводили друг друга в течение всего лета. В редких перерывах между сварами Роберт пытался предпринять какие-то активные действия. Он захватил несколько королевских замков, установил контроль над некоторыми важными бродами через Темзу, построив рядом с ними деревянные сторожевые башни. Время от времени он обменивался письмами с Брианом Фитцем и так завидовал его простой, относительно спокойной жизни, что стал подумывать, а не ретироваться ли ему в один из своих небольших замков и не закрыться ли там от всего света.
Да, он знал, что лорд и леди Уоллингфорд испытывают постоянную нужду в деньгах. Но они были вместе, и леди Элиза родила мужу сына Алана. Бриан ныне окончательно освободился от своего тайного проклятия – чар Матильды, и в душе его воцарился покой.
Этого больше всего не хватало Роберту. Почти ежедневно он устраивал скандалы сестре, и та не оставалась в долгу. Так прошли летние месяцы и сентябрь. В октябре, с наступлением поздней осени, здоровье Роберта резко ухудшилось. Во время очередной свары в его груди словно что-то взорвалось. Пошатнувшись, он ударился головой об угол стола и со стоном упал на пол.