Клятва на стали
Шрифт:
Оно, вполне ожидаемо, принадлежало Раазу.
– Отлично, ты получил мое сообщение, – произнесла маска. Или, скорее, начертала, потому что слова излетали изо рта в виде серого шрифта – имперской сефты. Они парили меж нами, затем растворялись. – Нам нужно поговорить. Сейчас удобно?
Я дождался исчезновения последнего символа и ответил, что да, вполне.
– Превосходно. Приходи в старый храм Семейства в Районе Благословенных Небес в третьем кольце. Повтори.
– Храм Семейства в Благословенных Небесах, третье кольцо.
– Что
– Кыш! – отмахнулся я.
Изображение Рааза дрогнуло и ненадолго исказилось под действием воздушной волны. Ему же как будто не было дела.
– Хорошо, – сложилось в дыму. – Я буду ждать.
Затем лицо распалось и разошлось.
Я посмотрел на стол. От лоскутка остался лишь угольный след.
– Что случилось? – не унималась Птицеловка, сохранившая позу. – Это был Рааз? Что он сказал?
– А что ты видела?
– Ты сидел и бормотал, обращаясь к струйке дыма. – Птицеловка села нормально и моргнула. – Я даже ничего не поняла, вы говорили очень тихо. А ты-то что видел?
– Практически то же. – Я стер со стола сажу и встал. – Идем.
Птицеловка надулась, недовольная ответом, но от спора воздержалась.
– Куда? – спросила она, поднимаясь.
– Похоже, что посмотреть, как молится его вторая половина.
Храм мы нашли без особых трудов. С Раазом, правда, дело обстояло иначе.
Место производило сильное впечатление, но не то, какого я ожидал. Дома, в Илдрекке, империя предпочитала размах и запугивание: сводчатые потолки, огромные арки, мозаики и картины в три-четыре человеческих роста, и все это внушало просителю набожность и раскаяние. Коль скоро император являлся посредником между своими подданными и Ангелами, религия была неотъемлемой частью государства. Лояльность была в числе главных забот имперских храмов.
Напротив, джанийские храмы – по крайней мере, этот – занимались… чем угодно.
Он представлял собой большое прямоугольное строение, открытое небесам и окруженное колонными аркадами. В середине, под ослепительно-лазурным небом, вились гравийные дорожки, которыми была изрезана мозаика огражденных газонов и небольших открытых площадок. По ним прогуливались мужчины и женщины – беседовали, спорили и смеялись, читали и размышляли. Едва ли не задним числом я заметил и тех, которые преклонили колени на молитвенных ковриках, обращаясь в разные стороны с поклонами и молитвами, адресованными тому или иному изображению из множества тех, что взирали с задних стен аркады.
Молились больше в тени перед фресками. Каждый лик имел сходство с одним из членов Божественного Семейства и был украшен разнообразными символами и драгоценными металлами, которые соответствовали отдельному божеству: золотом и рубинами – Ахрееш; нефритом и лавандой – А’велла; черным шелком и пеплом – Исторгнутый, и так далее, но там
– Это не храм, а базар, – констатировала Птицеловка и рассмеялась. – Мне нравится!
– Базар или храм, а нам нужно найти Рааза, – ответил я и огляделся; затем запрыгнул на постамент колонны и попробовал изучить толпу сверху. – Бери эту сторону храма, а я…
Меня прервала одинокая, чистая, глубокая нота, разнесшаяся окрест.
Декламация пресеклась, девушка посерьезнела, и все направились к свободным участкам. Те, у кого не было ни ковриков, ни циновок, расположились на траве, тогда как большинство предпочло лужайки, покрытые разровненным песком. Самые набожные опустились на гравий. Я обратил внимание на то, что стихли и аркады, хотя на колени встали не все, кто там находился.
Все, как и прежде, смотрели в разные стороны, адресуя молитвы изображениям тех божеств, к которым пришли с прошением. Несколько человек, казалось, и вовсе ни к кому не обращались или смотрели в пространство между богами. Не определились или страхуются, чтобы наверняка?
Удар в колокол повторился, из арочного прохода на дальней стороне храма вышел священнослужитель. Он был облачен в одежды насыщенной красно-оранжевой расцветки и нес в руках скрученный шишковатый посох. После короткого жеста по сторонам света он повернулся к месту, откуда явился, и начал молебен низким и звучным голосом.
Служба продолжалась минут десять, и я использовал это время для поиска взглядом поверх голов и спин молившихся. Когда колокол прозвучал в третий раз, все встали. Те, у кого были коврики и циновки, скатали свой инвентарь. Вновь загалдели продавцы воды и починяльщики. Кто-то из посетителей потянулся на выход, другие остались, а третьи еще только входили. Я заметил, что девушка ушла, так и не дав поэту преклониться повторно.
Храм снова превратился в нечто вроде общественного парка.
– Ну как? – спросила Птицеловка.
– Там, под аркадой, – показал я.
Мы прошли по храмовому двору и гравийным дорожкам, после чего свернули к небольшому кружку мужчин и женщин, рассевшихся в тени невдалеке от стены.
Когда мы приблизились, я засек мерцание, которое ненадолго возникло и заплясало на кончиках пальцев одного из мужчин. Через секунду засверкал второй ученик, но свечение длилось дольше и было красочнее. Потом третий. Когда воздел руки четвертый – красивая женщина с волосами цвета воронова крыла – лишь затем, чтобы магическое свечение скользнуло по руке и плечам ее соседа, кружок взорвался почтительным смехом, сопроводив его похлопыванием ладонями по полу аркады.