Клятва при гробе Господнем
Шрифт:
Так шумело новгородское вече, при раздававшихся при том общих и громких восклицаниях, которые противоречили одно другому.
Сильно зазвонили в вечевой колокол — знак молчания. Все умолкло и, при звоне во все колокола, из Софийского собора шли на площадь многие знатные люди. Между ними отличался поступью, ростом и богатством одежды Шемяка. Ему давали широкую дорогу; он прямо дошел к посаднику, окинул собрание веселым взором, поклонился раз — все шапки полетели с голов; поклонился другой — одобрительный говор пролетел по собранию; поклонился в третий — и все слилось в один клик: "Да
— Молодец, молодец!
"Да, он и не нищим является к нам: у него кожух-то получше нашего. А милости еще просит у нашей голости!"
— Кланяйся, кланяйся пониже — сдадимся мы на твои поклоны!
"Молчите, молчите! Князь хочет говорить!"
— Люди новогородские! — громко сказал Шемяка, — сын друга вашего, Юрия Димитриевича, обиженный злым братом, надеется на вашу помощь. Неужели нет между вами молодцов, удальцов, лихой вольницы, у которой меч просится на разгулье, душа на волю? Ко мне, ко мне! Денег нам не надобно; условий между нами не нужно! Что добуду, то разделю братьям новгородцам, и вот вам святая София, что в душу мою никогда не закрадется ни лесть, ни вражда. Я только теперь молился у гробов праотцев моих и лгать не стану!
"Исполать, исполать, молодцу! Ох! удалая голова! Знат, чт_о_ сказать!"
— Что он говорит? Мне ничего не слышно?
"Говорит, что Москву поставит ниже Новгорода",
— Нет! что каждому, кто с ним пойдет, подкует он коня золотыми подковами. Он обнимает князя Василья Георгиевича — Эх! ничего не слыхать!
"Князь! — говорил Шемяка, крепко обнимая суздальского князя, — ты испытал уже дружбу новогородскую! Я зову тебя с собою; отдам тебе родовое наследие, коли нам Бог поможет! Заверь же новгородских людей, что в словах моих душа говорит, и не помочь мне — будет им стыдно!"
— Стыдно! — воскликнул князь суздальский. — Товарищи! Меня ли вы не знаете? Со мной ли не хаживали вы на ратное дело? — Вам, мои товарищи, говорю — стыдно!
"Стыдно!" — загремело множество голосов.
— Звони в колокол — вече решает; помогать, не жалеть ни живота, ни казны!
"ПоСтой, постой! Владыка еще ничего не решил!"
— А вот идет его тысяцкий. Что он говорит? "Владыка решает так, люди новогородские: подать помощь благородному отродию князя Великого Юрия Димитриевича, и при благословении Святой Софии, быть примирителями враждующего рода князей московских, да отвратятся бедствия от земель Русских!"
— Владыко решил! Звони в колокол!
"Стой, стой! Тысяцкий подкуплен!"
Громкий крик послышался в то время с нагорной стороны кремля новгородского. Казалось, тысячи голосов кричат там: "Здравия князю Димитрию Юрьевичу! Война, война Москве!"
Это была самая удалая молодежь, сбежавшаяся подкрепить и решить дело. Между ними находился Гудочник, и он вел их на вече, но зя теснотою никак не могли они пройти на Софийскую площадь.
— Кто там, вне веча, решает дело? — закричали многие, устремляясь из кремля.
В это время зазвонили в вечевой колокол, в знак согласия. Буйные противники Шемяки, оставшиеся в кремле, закричали, зашумели. Спор разгорячил Есех; за кремлем дошло уж до драки, и толпу, выбежавшую с веча, погнали
Тогда из Софийского собора явился маститый старец, Владыка Новгорода, архиепископ Евфимий. С животворящим крестом в руке, он шел величаво и смело в самую середину буйствующей толпы — и все умолкло; драка и бой прекратились; все стали почтительно, теснясь лобызать благословляющую руку архипастыря.
— Дети! — произнес он твердым голосом, — несть на том благословения моего, кто покорится врагу человек ческого рода, диаволу, отцу всякия вражды! Благословление мое на том, кто пребудет мирен и покорен властей! Несте ли чли: несть власть, аще не от Бога? Тем же, противляяйся власти — Богу противляется!
"Владыко! — вопили гончарцы, — нас заводят в крамолу с Москвою, хотят воевать против Москвы! Мы изгибнем! Смилуйся над бедными — будь спаситель наш, внемли воплю и стенанию! Пока люди велии и богачи тучнеют золотом и сытостию, мы яко стени шатаемся, голодны, холодны, наги, босы, продаем детей, да не погибнут они от глада! Нет правды ни в судах, ни во граде: судии криво судят, лжесвидетели пьют кровь нашу, честь Новагорода погибла, и соседи посмеиваются нам!"
— Роптание тяжкий грех перед Богом! Зачем ропщете и молчите? Никому не закрыта дверь храмины моей — прииди, скажи мне, посаднику, тысяцкому. Зачем буйствовать?
"Мы не буйствуем; но войны с Москвою не хотим…" — Что с ними толковать, сволочью голодною! Благослови, Владыко, уговорить их посильнее!
"Прочь, окаяннии невегласи! А вы, дети мои; кто говорит о войне с Москвою? Новгород будет только посредником, примирителем вражды. Или не ведаете слов Господа: блаженни миротворцы, яко тии сынове Божий нарекутся?"
— Мы не прочь от посредничества и миренья; да ведь этого Москва-то не послушает, и придется разделываться с нею мечами!
"Тогда единый поженет тысячи, и от тысячи побегнут, тьмы — будет уже не война, но казнь Божия за гордыню Москвы!"
— Так ли полно…
"На Москву, на Москву! Да здравствует Димитрий Юрьевич! Гибель гордыне московской!"
Этот клик заглушил ропот недовольных; одни теснились к Шемяке, другие к архиепископу, благословлявшему святым крестом, и вдруг — совершилось неслыханное чудо!
Новая церковь, во имя Иоанна Златоустаго, воздвигнутая архиепископом над вратами владычного дома и только что отстроенная, и еще неосвященная, страшно затрещала, кирпичи попадали с вершины ее… Народ, в ужасе, бросился во, все стороны, крича: "Церковь валится!" Треск умножался — раздался глухой гул, как будто лопнуло что-нибудь страшное под землею, пыль и прах взвились облаком, закрыли церковь, затмили небо, и когда ветер развеял облако пыли — церкви уже не было: она развалилась до самой подошвы и завалила обломками и щебнем двор архиепископский.