Клятва при гробе Господнем
Шрифт:
Все умолкли и ворча принялись распутывать и разводить лошадей.
"Мне хотелось бы, — сказал князь старику, — знать… Как бишь твое имя?"
— Я московский купчина, Иван Лукинич, и готов служить тебе, князь Василий Юрьевич, добрым словом и благим делом. — Голос его еще дрожал от досады.
"Да, да, Иван Лукинич, старый знакомый…" Между тем, как все окружающие удивлялись изменению обстоятельств и перемене разговора, не понимая, чем умел простой купец так мгновенно успокоить, укротить гордого князя Василия, приблизился и другой седок княжеских саней. Он подходил, совсем не сердясь, не бранясь, и шутливо вскричал князю Василию: "Ты заморозил меня, как свежую
— Брат! — сказал ему князь Василий Косой, — узнал ли ты старого знакомого, московского купца Ивана Лукинича, Лукинича что ли? Поздоровайся с ним и поприветствуй его!
"Кажется, он хорошо приветил наших передовых", — сказал товарищ князя Василия.
— Грех да беда на кого не живет, князь! — отвечал старик, не снимая своей шапки.
"Как? что? — вскричал с удивлением товарищ князя Василия. — Во сне или наяву московский дух воочью появляется — недуманно, негаданно! — Так ты ныне начал торговать, Иван… как бишь… Прежде звали тебя Иваном, да прозвище-то было у тебя не то. — Он громко захохотал… — Старый знакомый… Ха! ха! ха!"
Косой с досадою сказал тогда своему товарищу: "Ты сам не знаешь, что говоришь, — и громко закричал, замахнувшись на окружающую их толпу любопытных зрителей. — Что вы рты разинули тут, голодные галки? Убирайтесь за добра ума! Эй! гоните прочь этих болванов!"
Как дождь, рассыпались при сих словах все собравшиеся вокруг зрители и кинулись во все стороны. Одни спешили бежать в дома свои; другие спрятались за заборами, за грудами снега. Князь Василий, товарищ его и старик сошлись вместе. Заметно было, что старик и князь Василий с жаром начали что-то говорить; товарищ князя смеялся и наконец громко сказал: "Пойдемте хоть в эту избушку на курьих ножках; что за толки на морозе…" Они пошли в постоялый дом, где останавливался старик. "Эй! князь Роман! закрой хорошенько наши сани, — закричал Косой. — Да посветите, провалитесь вы — кто здесь — тут домовой голову сломит…"
Поспешно вынесли из избы пук горящей лучины и прогнали всех, кто там был. Князь Василий, товарищ его и старик пошли туда. Любопытный народ начал выглядывать из всех ворот на улицу, где провожатые старика и князя Василия, спокойно и без ссоры, распутывали лошадей и выправляли сани.
"Дедушка Матвей, дедушка Матвей! где ты?" — тихо спрашивал один из его товарищей, заглядывая под сарай.
— Здесь, — отвечал дедушка Матвей, расправляя оглобли и готовясь запрягать.
"Да неужели ты уж собираешься ехать?"
— Чего ж мешкать? Бог с ними!
"Ты еще спозаранки убрался, а уж что мы видели…"
— Да как увидел я, что старик-то столкнулся с князьями, так и Господь с ними! Близ князя, близ смерти…
"А сам же ты бросился разнимать?"
— Коли видел, что на одного пятеро, так, как же иначе? — а коли эти князья, да бояре, так нашему брату — унеси Господи из посконного ряда без отрепьев! Пусть дерутся, пусть и разделываются сами.
"Какой же это князь-то, дедушка Матвей?"
— Будто не слыхал? Князь Василий Юрьевич Звенигородский с братом.
"С каким братом? Ведь их, говорят, трое у старого князя Юрия?"
— И вестимо, что трое: два Димитрия, да один Василий. Вот Василия-то называют Косой, одного Димитрия — Шемяка, другого — Красный.
"Ох, дедушка Матвей! не видал ты страсти! Как закричит на нас этот князь — ну вот так душа в пятки и ушла… И теперь руки не поднимаются — невесть что подеялось, как обморочили будто, — народ-то православный кто куда… А уж этот-то старик, что с нами-то ночевал — словно деревянный — меня вчуже
— Полно калякать; запрягай-ка поскорее…
"Да где наши-то ребята, Бог весть…"
— Поищи их, а я пойду, разочтусь с хозяином, да оденусь; ведь я думал было, что добрых людей бьют, да выскочил нараспашку…
"А разве тут не добрые люди?"
— Полно, говорят тебе, не твое дело! Ты парень молодой, твоя стать слушать да молчать, молчать да слушать!
Дедушка Матвей пошел к дверям избы, оставя товарища под навесом; в раздумье ходил этот бедняк с места на место и не знал, за что надобно приняться. У дверей избы стоял рыжий толстяк, и едва дедушка Матвей хотел переступить через порог, толстяк тихо и угрюмо сказал ему: "Прочь! куда лезешь?"
— В избу, родимый, — отвечал дедушка Матвей униженным голосом, как говорят обыкновенно русские мужики, когда кто-нибудь пугнет их порядком.
"Нельзя! Пошел прочь!"
— Мне только взять шапчонку, да опояску, родимый!
"Успеешь после. Ну, что стал!"
Смиренно завернув полы своей шубы, дедушка Матвей пошел к воротам двора, подле которых стояли сани старика и трое саней княжеских. Извозчики и провожатые похаживали кругом саней и, забыв прежнюю ссору, мирно и весело разговаривали о лошадях, о дороге. Так всегда у нас: когда правда высказана кулаком — мир не за горами, а за плечами. Спутники князей улеглись в свои сани и закутались в теплые полсти и одеяла.
Скоро подошли к дедушке Матвею его товарищи, говоря, что лошади готовы.
"Ладно".
— Что же? Поедем, дедушка Матвей.
"Погоди! — Не так живи, как хочется, а как Бог велит", — проворчал он вдобавок.
— А разве опять…
"Погоди, говорят тебе!"
— Никогда не видал я его такого сердитого, — сказал один молодой парень другому.
"А когда дедушка Матвей сердит, так нам белугой выть приходится", — примолвил сухощавый Гриша.
Но что между тем делалось в избе, куда вошли князья и неизвестный старик и не велели никого впускать? Свидетелей после этого не могло быть, но мы узнали однако ж, ибо в жару беседы ни князья, ни старик не заметили, что хозяин, со страху спрятавшись за печку, слышал, наблюдал все и потом пересказал кому-то, тот другому, этот третьему. Нам досталось, конечно, из сотых рук. Послушаем. Не в первый раз люди услышат рассказ о важных делах по заметкам невежды, который делал их — сидя от страха за печкою.
Глава IV
И он, стрясая прах с ноги,
Поклялся местию до гроба:
"Иль он, иль я, иль пусть мы оба
Погибнем — лишь погибни он!.."
Быстро, скорым шагом вошел в избу князь Василий Косой и остановился подле стола; старик следовал за ним, снял шапку у входа и низко поклонился Косому, когда тот дал знак удалиться одному из людей своих, светившему им; князь Димитрий Шемяка вошел тихо, весело, снял при входе шапку, перекрестился на иконы, сел на лавку подле стола и, смеясь, смотрел на брата и старика. Свет жирника падал на его русское, цветущее лицо, выражавшее ум и какую-то беспечность, столь общую русским в молодых летах, когда ни одна страсть сильная не кипит в душе и не выражается на лице; кудри русых волос его и небольшая борода обрисовывали щеки румяные, придавая вид мужества молодому князю. Откинув верхнюю одежду, он открыл богатый терлик свой, с золотыми шнурками и пуговками, держа в руке дорогую соболью шапку. Щегольство видно было во всей его одежде.