Клятва смерти
Шрифт:
— От этого взбеситься можно, верно?
— Я и бесился. А когда он начал вас бояться и ненавидеть, стало еще хуже. Он трижды вас «заказывал». Насколько мне известно.
Рорк невозмутимо шел по берегу.
— На самом деле попыток было пять.
— Почему вы ни разу ему не ответили?
— Мне не нужна кровь моих конкурентов. И даже моих врагов. Какое-то время — несколько лет — он был для меня ничем. Но ему не следовало покушаться на мою жену. Я бы его за это убил, если хотите знать. За то, что сделал ее мишенью.
— Но вы его не убили. Он до сих пор жив.
— Потому
— Вы оставили ему жизнь, чтобы ее защитить?
Рорк помолчал, заглянул в лицо Алексу.
— Если вы думаете, что лейтенант нуждается в защите — моей или чьей бы то ни было, — вы ее серьезно недооцениваете. Я оставил ему жизнь из уважения к ней. И я пришел к пониманию, что та жизнь, которую он вынужден вести сейчас, гораздо хуже смерти.
— Для него — да. Он в этом никогда не признается… даже самому себе. В глубине души он всегда будет верить, ему необходимо верить, что он проложит себе путь назад. Не просто с Омеги на Землю, нет, он намерен вернуться на вершину бизнеса. Ради этого он будет жить долго и, мне кажется, мечтать о вашей крови. И вашего копа.
— От души надеюсь, что вы правы. — В улыбке Рорка, посланной Алексу, проглянул опасный человек, которого Ева видела за внешностью лощеного светского щеголя. — Я ему желаю очень долгой жизни.
— Я его ненавижу так, что вам и не снилось.
«Да, — подумал Рорк, — в это можно поверить». Он слышал эту ненависть в каждом слове и даже в паузах между ними.
— Почему же?
— Он убил мою мать. — Теперь Алекс остановился, повернулся к перилам и взглянул на море. — Всю свою жизнь я верил, что это был трагический несчастный случай. И втайне спрашивал себя: может, она не захотела жить и сама прыгнула? Ни то, ни другое не было правдой.
Рорк промолчал. Он просто ждал.
— В последние годы он постепенно терял над собой контроль. Он становился неуравновешенным. Он всегда был вспыльчив и склонен к насилию. Мгновенно впадал в бешенство. В детстве я просто не понимал, чего от него ждать каждую следующую минуту. Вот только что он обращался со мной как с наследником, его единственным, горячо любимым сыном. А в следующую минуту мне приходилось подниматься с пола, утирая кровь с разбитой губы или расквашенного носа. Поэтому я с детства привык молиться на него и бояться его. Я никогда не знал, чего от него ждать.
— Многие из работавших на него, может, даже подавляющее большинство, чувствовали то же самое.
— Но только не вы. Как бы то ни было, за последние, скажем так, лет десять-двенадцать некоторые его требования и решения стали прямо-таки опасными. Ненужными и опасными. Мы с ним спорили. Мы начали расходиться во взглядах примерно в то время, когда я поступил в университет. Мы дошли до того, что я отказался терпеть рукоприкладство и тем самым лишил его этого оружия. Он больше не мог его применить. И когда он понял, что больше не может свалить меня с ног физически, он пустил в ход другое средство. «Надо было сделать с тобой то же самое, что я сделал с сукой, которая тебя родила», — так он выразился. — Пальцы Алекса, вцепившиеся
Алексу пришлось прерваться. Он глубоко втянул в легкие напоенный морем воздух.
— Я спросил его, за что он убил маму. Он ответил, что она перестала приносить пользу и начала его раздражать, а мне следует быть осмотрительнее и не повторять ее ошибок. Потом он от своих слов отрекся. Он, дескать, сказал это только потому, что я его рассердил, повел себя неуважительно. Но я-то знал: он сказал чистую правду. Так что можете мне поверить: я ему желаю долгих лет жизни ничуть не меньше, чем вы.
— Мне очень жаль, поверьте мне.
— Я верю. Вот почему — помимо всего прочего! — он вас так ненавидел и до сих пор ненавидит: у вас есть совесть. У вас есть представления о нравственности, которые ему не удалось пошатнуть. — Теперь Алекс отвернулся от моря и посмотрел на Рорка. — У вас нет причин верить, что у меня тоже есть совесть, но говорю вам правду: я не убивал Амариллис. Не отдавал приказа ее убить. Я никогда бы не сделал ей больно, я не желал ей зла. Я любил ее когда-то. Она мне до сих пор небезразлична… она мне очень дорога. Не знаю, кто это сделал, но они используют меня для прикрытия. Как щит. Меня это бесит.
— Почему вы говорите об этом мне?
— А кому еще? — горячо спросил Алекс. — Вашему копу? Вот будь вы на моем месте, стали бы вы обнажать душу перед копом? Перед копом, подозревающим вас в убийстве другого копа?
— Нет, не стал бы. Хотите, чтоб я замолвил за вас словечко?
— Ваше чувство справедливости приводило отца в бешенство. А я… я вроде как рассчитываю на него. Я не знаю, кто ее убил и почему. Я испробовал все, чтобы узнать, все мыслимые и немыслимые источники, но ничего не узнал.
Море плескалось за спиной у Алекса, солнце ярко освещало его. В этом ярком свете Рорк прочел на лице Алекса боль и отчаянное желание ее скрыть.
— Скажу вам честно: я приехал в Нью-Йорк, чтобы попытаться убедить ее ко мне вернуться. Потому что в моей жизни не было никого лучше ее. Но стоило мне ее увидеть, как я понял, что этому не бывать. Она была счастлива, она была влюблена. Мы с ней не изменились, мы остались такими же, какими были в Атланте, когда решили расстаться и идти каждый своей дорогой. Она ни за что не приняла бы меня таким, как я есть, не приняла бы то, чем я занимаюсь. Она не могла быть счастлива со мной. Она это поняла и ушла, а когда мы встретились вновь, я это понял.
— А вы думали, она могла измениться?
— Да, я на это надеялся. Я хотел, чтобы она просто закрыла глаза на мой бизнес. Он не имел никакого отношения к ней, к нам. Но она не могла на это решиться. А потом и жить со мной больше не смогла.
— А вам никогда не приходило голову сменить бизнес?
— Нет. Я делаю то, что делаю. Если во мне сидит мой отец, так тому и быть. Надеюсь, это единственное, что я от него унаследовал. Молю бога, чтобы больше ничего не было. Я никогда никого не убивал и не приказывал убить. Это непродуктивно.