Клятва Тояна. Книга 1(Царская грамота)
Шрифт:
— Запомни хорошенько, Федор, — наставительно продолжал он. — Гости на твоем дворе не должны засиживаться. Дальние — особо. Либо не зови их вовсе, либо тотчас встречай.
— Тогда, батюшка, дозволь завтра распросы Тояну у меня вести. Попробую его земле карту сделать, — предложил царевич.
— Похвальное желание! — расчувствовался Годунов. — Вижу, растешь, и радуюсь этому всем сердцем.
Их руки соединились.
Нечай не узнавал царя. Щеки его порозовели, глаза наполнились молодым вишневым светом, тонкие губы сделались шире, добрее. И обнаружилось вдруг меж отцом и сыном поразительное сходство.
— На этом и закончим, — спохватился Годунов. — Время идти в Столовую палату, — его взгляд задержался на Нечае. — Завтра приведешь сибирца сюда. Заготовь по распросам царские грамоты. С него посольскую неделю и учнем. Всех прочих ради такого дела отодвину… А теперь отобедай с нами, дьяк. Доволен я твоим известием. Смотри, не разочаруй!
Стряпчий помог ему подняться с утопчивого кресла, подал царский посох. И зашаркал Годунов из палаты походкою немощного человека, а царевич Федор подле, подстраиваясь под его тягостно замедленный шаг.
Выждав нужное время, Вельяминов, ставший вдруг обходительным, отвел Нечая в Столовую палату и передал стольнику. Тот усадил его в дальнем углу рядом с Богданом Ивановичем Сутуповым.
В отличие от Нечая Сутупов — царский дьяк. Вроде на том же дереве сидит, да ветки на две повыше. Вот и кажется ему Нечай сверху маленьким и незначительным. При встрече глянет свысока — и мимо. А тут враз заметил. Придвинулся, глядит дружески, пытается разговор завести. Интересно ему узнать, как это угораздился Нечай к царю на обед попасть.
А Нечаю царский стол интересен. Он на него глаза с непривычки пялит.
По правую руку от Годунова расположился царевич Федор, ошую — царица Мария Григорьевна. Она и в годах осталась писаной красавицей, да жаль, витает над нею тень родителя ее Малюты Скуратова. Не хочешь, а заметишь.
Под стать царице Ксения, ее ненаглядная дочь, но только еще краше. Тело у нее полною, белизны млечной, волосы черные, густые, лежат на плечах трубами, лицо свежее, румяное, брови союзные, глаза и не описать словами. Они постоянно меняют цвет — то станут темными, а то просветлеют, будто родниковая вода, опоенная солнцем.
Правый ряд вслед за Федором заняли бояре Ближней Думы. В левом Нечай углядел лишь одно знакомое лицо — царевича Хивинского. Он когда-то проходил через Казанский приказ, ища убежища на Москве. С тех пор и кормится при дворе, на правах высокородного изгнанника.
— А рядом с Хивинским кто? — едва слышно спросил у Сутупова Нечай.
— Посланник Священной Римской империи Мисаил, — охотно принялся объяснять тот. — А ближе к нам — господарь молдавский Стефан и князь Иверийский…
Гостей было не много: Годунов не любитель шумных трапез. Стол у него воистину постный — не только без скоромного, но и без хмельного. Это Иоанн Грозный без медов за стол не садился, а Годунов сам отвращение к богомерзкому винопитию питает и другим воли не дает. Даже теперь, когда болезнями и неустройством русийским премного удручен.
Царевич Федор сказал сестре через стол что-то забавное. Та прыснула беззаботно. Царь и царица тоже не сдержали улыбок. Вроде бы ничего особого не случилось, но Нечаю это напомнило злые наговоры, кои множатся против Годунова ежедень.
Два года назад решил царь Борис породниться с датским
Трудно подумать о таком, глядя на Федора и Ксению. Еще труднее — на Ксению и царя Бориса…
Пока Нечай присматривался к тому, что делается возле Годунова, столовый человек поставил перед ним золоченую тарелку с ухой.
— Ты попробуй, попробуй, — снова зашептал ему Сутупов. — Такой ушицы ты в жизни не едывал. Ее монастырские люди готовят и мороженую в кругах присылают, дабы тайну приготовления соблюсти.
Нечай попробовал.
— Да, — согласился он, — Отменная уха… Уха из петуха.
— Како, како?
— Не обращай внимания, Богдан Иванович, это я к слову сболтнул.
Но Сутупов прицепился:
— Нет, не к слову. Доскажи, коли начал, а то рассоримся.
— Не проболтаешься?
— Ну вот еще, выдумал. Я не болтлив.
Пришлось раскрыть ему тайну монастырской ухи.
— Сперва и правда петух варится. Жирный, отборным зерном кормленный. А лучше того — куры. Они наваристей. Потом в той же воде варится осетр, за ним стерлядь, нельма и так, одна за другой, десять лучших рыб. Кости долой, только рыбий развар на курином жиру. Вот тебе и уха из петуха.
— Гляди ты! — поразился Сутупов. — Умно придумано.
Он набрал в рот варево и так замер, наслаждаясь нежным вкусом. Причмокнул сладко:
— Само на языке тает…
И вдруг вопросил быстро:
— Власьев у тебя вчера был?
— А у тебя?
— Ясное дело, — кивнул Сутупов.
— И у меня был.
— Ты своего человека на Курятный мост послал?
— Нет! — соврал Нечай. — А ты?
— Нет! — соврал Сутупов.
Вот тебе и уха из куриного петуха.
На курятном мосту
Тем временем Баженка Констянтинов заделался водовозом. Еще утром, когда они с дьяком Федоровым с глазу на глаз в белой комнате беседовали, вспомнился ему давний случай. Встретились в тесном месте два чумака. У одного на возу торговая соль, у другого живая рыба. Ну и заспорили, кто кому должен шлях уступить. Пока кричали да кнутами хлопали, какой-то из малокаменецких сорванцов сунул одному из волов колючку под хвост. Тот и взбеленился. Ка-а-ак взбрыкнет! Ка-а-ак понесет! Живая рыба вместе с кадкой на соль опрокинулась, одного из чумаков телегой придавило. Долго потом разбирались в Судной избе, кто прав, кто виноват. Да так толком и не решили.