Клятва всадника ветра

Вебер Дэвид Марк

– Простите меня, принц Базел, - сказал Идингас, - но я никогда не видел, как исцеляет защитник. Прав ли я, полагая, что вы действительно должны прикоснуться к тому, кого намереваетесь исцелить?

– Да, это я должен сделать, - мрачно сказал Базел.

– Тогда об этом не может быть и речи.
– Лорд-правитель говорил твердо, несмотря на отчаяние, отразившееся на его лице.
– Может, они и ослаблены, но они скакуны. Они скорее умрут на ногах, чем уступят человеку, демону или богу. И в их состоянии, и ты градани...

Он

тяжело покачал головой, но Базел удивил его звуком, который был чем-то средним между ворчанием и фырканьем. Он быстро оглянулся на возвышающегося градани, и Базел одарил его натянутой, кривой усмешкой.

– Лорд Идингас, защитник Томанака - это тот, кто делает то, что нужно делать. Сам Он не обещал, что нам всегда будет нравиться то, что из этого получится, или даже что мы выживем.

– Но...

– Я буду благодарен, если вы все отойдете в сторону, - сказал Базел и, прежде чем кто-либо еще смог ответить, он направился вперед к скакунам.

Он не сводил глаз с раненой кобылки, игнорируя полузадушенный протестующий крик Идингаса. Он должен был с чего-то начать, посмотреть, возможно ли ему вообще исцелить зло, пожирающее их, и она была единственной. Ее ужасные раны сделали ее достаточно логичным объектом для начала, но это было не все, что притягивало его к ней, как опилки к магниту. Это была она, подумал он. Он не знал, как догадался, но она была ключом, тем, кто мог каким-то образом сказать им то, что им нужно было знать, если только она будет жива.

Покалеченная голова кобылки поднялась, когда он приблизился к ней. Она повернулась, двигаясь до тех пор, пока не смогла увидеть его оставшимся глазом, и оскалила зубы. Одно переднее копыто ударило по полу конюшни, стуча по земле и соломенной подстилке, как булава, и она издала резкий, уродливый звук вызова.

Базел не останавливался. Он продолжал двигаться к ней в том же медленном, устойчивом темпе, стараясь оставаться на той стороне, где она могла его видеть. Взрослые скакуны переместились и потекли за ней, свистя и трубя свои собственные вызовы, когда поняли, что один из ненавистных градани каким-то образом проник сквозь хрупкую защиту стен конюшни.

– Хорошо, Томанак, - пробормотал он очень тихо.
– Надеюсь, что все это правильно понял, и буду благодарен, если вы сможете убедить этих прекрасных коней не втоптать меня в грязь.

Затем он посмотрел на кобылку, встретив испуганный вызов и ненависть в ее дико вращающихся глазах твердым карим взглядом.

– Итак, миледи, - мягко сказал он.
– Я не буду винить тебя за то, что ты не доверяешь таким, как я. Но у меня нет ни малейшего намерения причинять тебе или твоим близким боль. Я всего лишь друг, что бы ты там ни думала.

Кобылка пронзительно свистнула, звук оглушил конюшню, и встала на дыбы. Как ни велика была конюшня, в ней было мало места для содержания такого огромного существа, но она возвышалась над градани, затмевая даже его гороподобный рост,

молотя передними копытами воздух, и ее неистовый ужас и отравленное ядом безумие сотрясали конюшню, как буря. Остальные взрослые уловили ее ярость, и все двинулись вперед. Базел услышал за спиной человеческие голоса, предупреждающие крики, но едва ли они были ему нужны, чтобы понять, что его вот-вот растопчут девять или десять тонн копытной ярости.

Он не остановился. Он даже не подумал. Он просто продолжал идти к ним, и его правая рука поднялась. Вопли лошадиной ярости полностью заглушили обычные человеческие голоса позади него, но затем, внезапно, его поднятая рука вспыхнула ослепительной вспышкой яркого синего света. Это было похоже на лазурный восход солнца, пойманный в ловушку внутри здания, освещающий каждую щель, каждый пучок соломы - каждую дрейфующую пылинку. Это было так, как если бы молния Чемалки с треском упала с самых небес и взорвалась на ладони градани, и могучий ветер, не совсем от мира сего, казалось, пронесся по всей длине конюшни, как ураган, который скорее ощущался, чем ощущался на ощупь.

И затем, сквозь суматоху и трубный рев перепуганных бегунов, голос Базела Бахнаксона прогрохотал с невероятной ясностью.

– Тихо, - сказал он.

Это было всего лишь одно слово, но оно эхом отозвалось в костях и крови каждого человека в этой конюшне. Это прошло через них, как землетрясение, его невозможно было игнорировать, не подчиняться или уклониться. Оно схватило их, как какие-то огромные невидимые клещи, и пригвоздило к месту, где они стояли, не в силах пошевелиться, протестовать или даже едва дышать.

И все же это было лишь эхо, обратная волна неудержимой силы этой единственной команды. Вставшая на дыбы кобылка ударилась передними копытами о землю и замерла, уставившись одним глазом на градани и божественный свет, исходящий из его раскрытой ладони. Позади нее замерли еще шесть скакунов. Они стояли, дрожа, весь их вызов и ярость застыли внутри нерушимого хрустального кокона, который струился над ними из Базела.

– Лучше, миледи, - пробормотал Базел.
– Лучше.

Его голос был мягким, нежным, почти лаской, но в его глубине звучала та же великолепно-ужасная командная нотка. Единственный глаз раненой кобылки перестал вращаться. Гнев и страх покинули его, сменившись спокойствием и каким-то мечтательным приятием.

– Итак, - прошептал Базел.
– Тааак...

Он добрался до кобылки. Несмотря на свою молодость, она была крупнее и мощнее самой крупной тягловой лошади, которую Базел когда-либо видел. Даже ему пришлось вытянуть руку, чтобы коснуться ее головы, и его правая рука, больше не пылающая силой, нежно коснулась бархатистой мягкости ее носа. Она слегка вздрогнула от прикосновения, затем замерла, полузакрыв глаза, и он погладил ее лоб другой рукой, его глаза потемнели от сострадания, когда он увидел ее ужасные раны так близко.