Клятва
Шрифт:
Я только что все это — в который раз! — перечитал. И как же я рад, что все это сохранилось! Ведь в этих письмах, в этих дневниках — не только наша юность, но и частица истории комсомола!
Известно ли вам, в каких условиях деревенская молодежь овладевала в 20-е годы знаниями?
«Семья у нас была большая, — вспоминает Анфиса Михайловна, — одних детей только было шестеро… Мы по очереди носили обувь и одежду: старшим купят, а младшие донашивают. Этим, в частности, объяснялось то, почему отец не хотел, чтобы Ваня учился дальше четвертого класса. Но Ваня сказал: „Я от вас ничего не прошу. В чем есть, в том и уйду. Я буду работать и учиться“. Тогда отец ответил: „Ну, раз так, то иди“. Ваня учился в селе Панине. Там и жил. Из дому брал себе на целую неделю только буханку
«Во всех селах тогда началась ликвидация неграмотности, — пишет дальше Анфиса Михайловна, — и Ваню привлекли к занятиям с неграмотными. За уроки платили деньги, хоть и небольшие, но все-таки деньги. Помню, он принес домой первые заработанные им 7 рублей (и все двугривенными). Сияющий, отдал их маме. Мама подержала их в руках, а потом говорит: „Возьми их, Ваня, себе. Ты их заработал сам, купи соли и сахару, а то на одном-то хлебе не проживешь…“»
Многое говорят мне эти строчки. Вот откуда, оказывается, берет начало та целеустремленность, которая всегда характерна была для Ивана Рогова, и то упорство в достижении намеченной цели, которое он неизменно проявлял. Вот откуда его постоянные ночные бдения над книгой и как следствие — широта познаний, которыми он поражал нас уже в свои 19 лет. И вот почему в дневнике 1941 года он делает такую запись: «Час, потерянный для работы, никогда не возвратится. Толстой».
А ведь так приходилось пробивать путь к знаниям не только Ивану. Подчеркну, кстати, что один из первых редакторов «Ленинской смены», Михаил Попов, начинал свою трудовую жизнь с курьера. Но он хотел учиться и упорно учился. И он стал редактором. Потом — первым секретарем крайкома комсомола, потом — заведующим сельхозотделом крайкома партии, потом — наркомом заготовок СССР.
Но вернемся к Ивану Рогову.
Назову среди его стихов 1934–1935 годов такие, как «Жданка», «Мария Фомина» и «Иван Алексеевич».
Эти произведения посвящены событиям, которые связаны с коллективизацией деревни, и они, несомненно, автобиографичны, как, впрочем, и большинство других его стихов.
Думаешь, сразу нас повстречала Хлебом-солью окрестность? Нет! Как худославили нас сначала! Сколько частушек про нас летало На весь Мелединовский сельсовет! Думаешь, честных и накаленных Достаточно было наших речей? Если мужьям было легче, жены Висли на шеях у лошадей. Всего не расскажешь, что здесь случалось, Но правда наша не колебалась. И мы не знали кривых путей. Быть может, спасибо нам скажут после…Соотнесем эти строчки с тем, что пишет Анфиса Михайловна:
«Помню, Ваня приезжал в деревню с уполномоченным по организации колхозов. Проводили крестьянские сходки. Мама у нас не хотела идти в колхоз. Отец, наоборот, одним из первых записался, отвел в колхоз лошадь, отдал семена. Мама очень ругала и папу, и Ваню: „Один приехал и суется не в свое дело, а другой первый записывается и все отдает в колхоз“. Но в колхозе стало нам легче жить…»
Совершенно очевидно, что процитированные стихи были рождены самой жизнью. Это то, чем жил Рогов. И это тоже летопись дел комсомола.
Иван Рогов был тончайшим лириком. Сыновняя любовь к родным местам, нежность первой любви, восторг, я бы сказал, ликование от встреч с друзьями, печаль о том, что близко сердцу и — вдруг! утрачено, — все это передано в стихах с
Главное и самое сильное в творчестве Рогова — его армейские стихи.
25 июня 1937 года Иван Рогов писал мне с погранзаставы:
«Костя! Сегодня вечер из таких, в которые некуда себя деть, встают образы прежних друзей, и хочется написать что-нибудь им. Вот я и пишу тебе.
Я, кажется, ни разу не писал о здешних ландшафтах. Местность здесь не совсем уютная. Леса и болота. Все время глаз упирается в лес. Зори здесь гораздо тусклее, чем в Горьком. Я соскучился по тем зорям. Но зато здесь почему-то исступленно поют птицы!..
Западные границы делаются более беспокойными. Банд пока нет, но выдрессированные шпионы, и террористы поодиночке и по двое ходят часто. Вооружены русскими револьверами и немецкими гранатами.
Но, если уж похвастаться, мы тоже получили надлежащую выучку, чтобы их обезвреживать. А стреляют в упор, сукины дети! Но не попадают — страх не дает».
Я читаю это и вспоминаю поэму Рогова «Метель», вспоминаю его стихи: «Теперь мне рассказать вам надо…», «Моя песня Марии Казаковой», «Ненависть»…
Иван Рогов поведал в этих произведениях о том, что пережил. Они не плод его фантазии, а сама действительность тех лет, тревожная действительность сгущавшейся возле наших границ военной угрозы.
Вот как он описывает врага, перешедшего границу:
Светало. Дымились травы. Кустарник в тумане плыл. Его принесли к заставе. Лежал он и воду пил. Стояли мы и курили, Скупой разговор вели. Рядом с ним положили, Что у него нашли… ………………………………….. Он знал, что нам еще нужен, Что мы его не добьем. Он силился жить И слушал, Что говорят о нем. А я, я глядел на кисти Его волосатых рук, На злую татуировку, Сведенную в полукруг: Лиловые нож и крылья, Огонь, зажатый в кулак, И виденный где-то раньше Зигзагообразный знак. И я навсегда запомнил, Навек, до последних дней, Этот змеиный облик Ненависти моей! Он мне был известен с детства И книжками разъяснен, А здесь я на самом деле Увидел, Как может он Залезть под глухие листья, В зубах пронести беду… Теперь — под землей ползи он, И там я его найду!Советская поэзия предвоенных лет многое сделала для того, чтобы держать молодежь в постоянной мобилизационной готовности. Сделал свой вклад в это патриотическое дело и «ленсменовец» Иван Рогов, автор взволнованных стихов на оборонные темы. Убежден, что многие комсомольцы-горьковчане, проявившие на войне доблесть и геройство, были подготовлены к этому и стихами Ивана Рогова.
Последнее письмо от Ивана Рогова с фронта датировано 20 июля 1942 года (приписки сделаны 22 и 30 июля). Послал он его младшему брату Васе. Вот начало этого письма: