Клятва
Шрифт:
Когда он, поравнявшись со мной, вдруг обернулся, я не смогла справиться с магией. Он увидел меня и – вот странно – страх и недоверие в его глазах придали мне сил. Когда он оступился, споткнулся, когда его дама с придыханием поинтересовалась: «Супруг мой, вам плохо?», а я отвела ему взгляд, он мог только потерянно оглядывать залу, ища меня – хотя я стояла всего в двух шагах от него.
Тогда боль, испуг и отчаянное чувство несправедливости превратились во мне в холодную злобу. Я видела знак проклятья на его запястье – он горел, он светился алым от моей ярости. И я решила, что останусь и во что бы то ни стало увижу
Будь он проклят, навеки мною проклят!
И, когда мгновение спустя я заметила спешащего к нему Ланса и увидела, как Валентин с ним разговаривает, почувствовала, что он ему доверяет, я поняла, кто мне поможет. Не составило труда поймать это – «фаворит короля» в мыслях, в тихих разговорах приглашённых. Фаворит – это отлично. Это прекрасно, что Ланс влюблён в меня. Богиня, как же он мне удобен!
Когда позже мы ехали домой, и Ланс так по-детски сокрушался, что ему не удалось потанцевать со мной, я в свою очередь посетовала, что никогда не видела королевский дворец – а он, говорят, так красив. И Ланс, и сэр Джереми в один голос заявили, что моё желание легко исполнить, ведь скоро сам король даёт приём. Мне, правда, пришлось пообещать Лансу танец. Но это была слишком маленькая плата, чтобы быть привезённой к Валентину его, ха, «фаворитом».
(Из личного архива герцога Ланса де Креси)
Мне становилось страшно всякий раз, когда она исчезала и я не мог её найти. Я боялся, что она уйдёт – улетит на свои Небеса, например, – навсегда. И будет светить звездой, наблюдая за мной, прекрасная и недоступная богиня с очаровательно-грустной улыбкой.
Когда я её не видел, у меня ныло сердце, когда она была рядом – отнимался голос или же я начинал пороть такую чушь, что странно, почему она меня ещё слушала.
Я никогда никому – даже в первый раз – не позволял вести в постели. Женщины, а особенно леди были лишь способом приятно провести время – до неё. Я никогда никому ни в чём не клялся, я никогда не давал слов – и я не понимал, почему женщины бросаются в слёзы, узнав о моей «неверности». Сейчас, узнай я вдруг, что она… с кем-нибудь – я бы, не задумываясь, убил этого «кого-нибудь», а потом, наверное, долго валялся у неё в ногах, вымаливая прощение.
А она ведь тоже мне ничего не обещала. Она даже о себе почти ничего не рассказывала. Всё, что я о ней знал, мне написал Рэй – в нервном письме, полном недомолвок и просьб «одуматься» и «взять себя в руки». Рэй не понимал считал я. Он просто ещё не любил так – всецело, всепоглощающе, отдаваясь всего себя.
Все её странности я считал очаровательными и правильными. В конце концов, она же богиня – она должна вести себя, как принято на Небесах, а не у нас на земле. Наверное, мы представляли забавную парочку – я тогда точно походил на сумасшедшего. Она стала моей навязчивой идеей, моей целью, моей жизнью. До неё это место делили Рэй, король и высокая идея о справедливости. Теперь была только она.
Матерь, каким влюблённым дураком я был! Если бы я огляделся, если бы послушал Рэя – всё было бы совершенно иначе…
Элиза понравилась даже сэру Джереми – а он женщин всегда считал средством как следует расслабиться. Но не её. До богини он, конечно, не додумался, однако, позволил Элизе
Хотя именно лорд Джереми предложил мне жениться на Элизе. Взять в жёны богиню – какое должно быть самомнение! Но ни о чём другом я с тех пор не мог и думать. «Послушай, Ланс, - сказал сэр Джереми как-то за бутылкой портвейна. – Она странная, но добрая. И честная. Ты заметил? Честность – великое качество в наши дни. Она очень умно недоговаривает, но она так очаровательна, что плевать, кто она и какое у неё состояние. И ты её любишь, это и слепому видно. Я бы хотел благословить ваш брак – не медли с ним».
Он не знал, что Элиза ночует в моей спальне и считал её невинной. Я лишь изумлялся, как с таким взглядом, с такой улыбкой, как у неё, можно быть такой горячей, страстной и ненасытной. Но я любил и это. Особенно это.
Меня вызвали в столицу сразу после приёма – когда она сбежала от меня, и я почти решил, что потерял её. Теперь уехать, оставить её было сродни самой жестокой пытки. Но король выглядел неважно – мои гвардейцы рассказывали, что по ночам он взялся бродить по дворцу, разговаривая сам с собой, как сумасшедший. Нет, помешавшимся Валентин не выглядел. Но был странно взволнован. Я решил свернуть себя в узел, но остаться с ним хотя бы на седмицу. Королевский приём мы перенесли – я уговорил Её Величество подписать указ, а Его Величество – отдохнуть.
Отдых пошёл ему да и мне на пользу. Уже давно король взял за привычку рассказывать мне о своих проектах реформ. В конце концов, взгляды на внутреннюю политику у нас были одинаковыми. Нынче же он задумал ввести Королевский Кабинет со мной во главе – чтобы воплощать его начинания в жизнь. Я не видел себя политиком – что там, мне нечего было даже сказать на Совете Лучших, какую бы власть мой голос не сулил. Но король мог проводить некоторые проекты и без Совета, что Лучших, конечно, очень раздражало. Ту седмицу он занимался тем, что заставлял меня мотаться по столице, а потом подробно описывать в отчётах, где, сколько и как используют детский труд – в каких цехах, в каких ремёслах, каковы условиях, сколько детям платят.
Это было тяжело – смотреть на таких, как я когда-то заморышей, понимать, что при подобных условиях их жизнь будет не только очень короткой, но и в прямом смысле мучительной. Лордов это не интересовала – их интересовала только прибыль, а сироты почти ничего не стоили, и их было много. Король хотел это прекратить, и я был благодарен ему за это.
Но после таких поездок я приезжал к Рэю, валился с коня и напивался до бесчувствия.
В один из таких вечеров меня нашла Элиза.
(Из записок Элизы Северянки)
Ворон Заккерия разбудил меня посреди ночи – он отчаянно бился в окно. Я только-только заснула, мне безумно не хотелось снова метаться по пустой кровати, вспоминая объятия Ланса – я не ожидала, что мне будет так его не хватать – его нежных прикосновений, его голоса. Но Зак настойчиво продолжал терзать клювом раму – пришлось вставать, ёжась, и идти открывать.
«Ты любишь его?» - заговорил в моей голове голос Зака, когда я посмотрела в человеческие – тоже Зака – глаза птицы. «Этого мальчишку, о котором ты думаешь. Ты любишь его?»