Клыки Судьбы
Шрифт:
Мамка-фрейлина пожала плечами.
– Я исполнила приказ своей госпожи.
– … И я всю жизнь находилась рядом со своей дочерью, ошибочно предполагая, что это выродок Бабы и Эквитея! Из-за тебя, сволочь! Я даже никогда ее на руках не качала!
– Зато мне удалось вдоволь накачаться этим несносным ребенком, - Прудди провела рукой по горлу.
– Выше макушки накачалась. Мэлами - та еще дрянь. Вроде вас: такая же злобная и кровожадная.
Принцессу скрутило от мерзости и отвращения. Следом пришел ватный страх, забился в уши, взорвался в мозгу.
"Не может быть! Я - дочь рункура(3)
Мэлами не могла поверить в это. Да как же так? Пусть даже они не ладили, но Эквитей подарил ей свой старый меч, учил фехтованию, любил, в конце концов. А теперь оказалось, что…
– Зачем Бабе это?
– рявкнула королева.
Прудди помолчала несколько секунд, затем вздохнула:
– Вероятно по той же причине, что и у вас. Она хотела поближе находится к своему ребенку.
– Удавлю своими руками!
– леди Хатли вновь брызнула слюной.
– Из-за тебя, отродье, моя дочь убила собственного брата!
"Я убила, отомстила этому выродку Айфос-Фуку! Что… как мой брат? Этот вонючий выплодок ишака мой родной…"
Трешка в этот миг покачнулся, оступившись на влажной кочке осоки. От толчка голова принцессы повернулась влево. Девушка содрогнулась от ужаса.
На спине Толстяка, почти касаясь плеча Мэлами, лежало окровавленное тело рункура. Глубокие раны, нанесенные кинжалами принцессы, до сих пор медленно кровоточили. Алая жидкость стекала по щекам, путалась в бороде и шевелюре, капала на бока Толстяка. Остекленевшие глаза со страхом и укором уставились на девушку.
"Ну что же ты, сестренка? Отомстила? Стало легче от мести?
– беззвучно говорил Айфос-Фук".
Принцесса взвизгнула, задохнулась в собственном визге, и вновь потеряла сознание.
____________________
3) Рункур (западный диалект материка) - дословно означает "владеющий душами славных воинов, самый грозный противник новой цивилизации", проще - вождь варваров.
____________________
В столице Преогара тем временем продолжался праздник.
Гроза едва задела город. Упало несколько капель, дождило всего минут десять; пару раз ругнулся далекий гром. Народ даже не обратил внимания на мелкие неприятности. Никто не пошел домой, никто не спрятался под навесом. Шумная толпа вовсю плясала на залитых вином и пивом мостовых. Упившиеся бродяги неподвижно валялись в лужах нечистот, на грязных лицах царило блаженство. Плотники и кузнецы восседали за длинными столами, уготовленными как раз для подобных празднеств, пьяно раскачивались и желали королю многая лета. Эйко-палач любовно обнимал шершавый столб виселицы и, не замечая покачивающийся в петле труп какого-то бродяги, жадно целовал сучковатое дерево.
– Ох, гр-гр… - едва ворочал он языком.
– Ох, грешен я, Каменные Боги. Ох, кр-кр… скольких я повесил, безбожник… Пр-пр… прыф… Профф-ессия такая, но… Но карайте меня неистово…
В нетрезвом дыму виселица казалась ему алтарем церкви Четырех Камней. А босые ноги висельника обросли воображаемыми сандалиями епископа. Ему-то и каялся бедный Эйко, целовал влажное бревно, с видом избитой собаки посматривал на колышущееся
– Карайт… карайте меня неист… - заорал вдруг пьяный Эйко-палач.
– Неистово!…
На площади тут же подхватили этот вопль. Подвыпившие рыцари и потрепанные шлюхи запели в сотни глоток.
Неистовые движения бедер твоих, королева,
Пылкие груди вздымаются в пламени свечей,
Одну икру я положу на то плечо, что слева,
Другую, так и быть, закину, ох закину, да за шею!
Автор этого пошловатого шедевра сидел в канаве и подпирал затылком решетку водостока. Трупсий улыбался и с видом тихого идиота перебирал на лютне уцелевшие две струны (остальные струны погибли в сражении, когда праздному народу не понравилась какая-то прибаутка о старом епископе).
– Поют, нелюди, - шептал разбитыми губами бард.
– Поют, жцуки(4)! А недавно кричали, что я не песенник, а безухое отродье!
Он потрогал шатающийся зуб, выбитый в той же драке, и засипел. Несмотря на боль и парочку трещин в ребрах, Трупсий был вне себя от радости. Еще бы! Ведь не каждый день приходит такой успех. Сперва народ пел его матерные частушки, потом печальную оду по Эквитею, потом насмешливые куплеты про Шрухана.
– О… нет, про Шрухана не пошло… - бард с кислой миной растер внушительный синяк, расплывшийся, казалось, от брови до подбородка.
– Зато теперь как поют!
Народ признал его талант! Народ веселился и ревел на разные лады нестройные рифмы и корявейшие фразы без смысла и слога. Народу было радостно и сытно. Горожане во всю горланили последнюю из несуразных баллад Трупсия. И бард подпевал вместе со всеми:
Встретил тебя у корчмы, такую мелкую, дрожащую,
И предложил зайти на огонек согреться,
Согрел тебя, поил-кормил, не отпустил под ночь ужасную,
Теперь же раздвигай - закину, ох закину, уж никуда тебе не деться!
Народ пользовался отсутствием короля. Все священнослужители в еще большем угаре валялись в молитвенном зале дворца - праздновали восход нового епископа. Королевская дружина совершенно не отличалась от веселой толпы: такие же грязные и осоловелые рожи. Преогарцы радовались будто маленькие дети. Казалось, еще совсем недавно в бою с лесным зверьем погибли несколько тысяч славных рыцарей, отцов и мужей. Казалось, еще вчера "погиб", а потом опять вернулся во дворец Эквитей Второй. Люди на какое-то время забыли, что утреннее солнце скоро ворвется в мир бешенными зигзагами, и опять будет прыгать по небосклону. Горожане не помнили, что вернувшийся король был вынужден уйти - разобраться с Теплым, не дать солнцу обрушиться на земли Преогара. В столице, от самого донышка вонючих трущоб и по горлышко городских стен, плескался праздник.
Босоногие торговки и прахи, даже некоторые плакальщицы громко распевали то хвалебные, то похоронные, то вновь хвалебные песни. Мостовые дрожали под развеселыми ударами босых ног. Фундаменты мастерских и конюшен плясали вместе с народом. Казалось, даже угрюмая громада королевского дворца игриво подмигивает узкими бойницами.
Бард выбрался из канавы и залез с ногами на стол. Бренькнул по струнам, запищал хриплым голосочком. Народ затянул новое творение Трупсия.
Люби меня - как я тебя,