Ключ из желтого металла
Шрифт:
Чувство долга возобладало над желанием дослушать скрипку и барабан, я попытался открыть глаза, но у меня ничего не получилось, я по-прежнему неподвижно сидел в кресле, слушал музыку, обонял почти непереносимый запах гнилых растений и не то что глаза открыть, вздохнуть не мог.
Я люто ненавижу состояние беспомощности. Во сне ли, наяву ли – неважно; разница и без того далеко не всегда мне очевидна, а уж тут и подавно. Одно хорошо – беспомощность меня не парализует, а, напротив, заставляет собраться и бросить все силы на борьбу, сколь бы безнадежной она ни казалась. Вот и сейчас я разозлился прежде, чем успел испугаться. В повседневной
Но взрыв, как и следовало ожидать, лишь аккуратно приподнял мне веки. Я успел заметить, как поспешно шарахнулась от меня чья-то длинная, гибкая тень, а потом увидел встревоженное круглое лицо пана Станислава – совсем рядом, всего в полуметре от моего.
– Что тут, черт побери, происходит? – спросил я, яростно растирая виски. И почти услышал в ответ: «И все? А дальше?» – но тут же понял, что этот голос – просто эхо отступившего наконец сновидения, мутный осадок морока, осевший на дне моего сознания вместе с последними звуками скрипки и барабана, словом, ерунда.
– Вы, как я понимаю, задремали, – приветливо отозвался Лев. – А пан Станислав решил, будто у вас обморок. Предположение само по себе не такое уж абсурдное, с концертов сестер Пешиковых всякий раз кого-нибудь из публики на руках выносят. Но тут все-таки не живой звук, а просто запись, так что…
Голос его доносился до меня откуда-то издалека, словно мы переговаривались, сидя на разных концах большого спортивного зала. Видимо, я еще толком не проснулся.
– Ясно, – кивнул я. – Конечно задремал. Не такой я крутой меломан, чтобы вот так с пол-оборота в обморок падать.
Пан Станислав тем временем уже стоял в дверях и суетливой скороговоркой бормотал извинения на каком-то неведомом языке; потом, задним числом, я понял, что это был до неузнаваемости искореженный английский.
Наконец он счел, что сказал достаточно, и стремительно удалился.
– Как, вы говорите, зовут исполнителей? – спросил я – просто чтобы не молчать.
Чувствовал я себя довольно неуютно и пока не понимал почему. Но с трудом одолевал искушение немедленно проверить карманы – всё ли на месте. Иррациональная уверенность, будто хозяин дома и его приятель в них только что рылись, была гораздо сильнее понимания, что это совершенно невозможно.
– Сестры Пешиковы, – охотно отозвался Лев. – Янка и Бета.
– Надо будет купить диск, – сказал я, изо всех сил стараясь изобразить воодушевление.
Музыка, кто бы спорил, хороша, но я вовсе не был уверен, что еще когда-нибудь захочу услышать этот дуэт скрипки и барабана. Если запах гнилой воды ударит мне в нос наяву, красноватая тьма застелет глаза, дыхание остановится, куда я, скажите на милость, денусь? Эта реальность – тупик, живым отсюда не проснешься.
– Не купите, – сказал Лев. – В магазинах их нет. Девочки продают записи на своих концертах, а ближайший будет только в середине мая. Я бы с радостью подарил вам диск, но у меня остался только один. Могу сделать для вас копию и прислать, хотите?
– Очень хочу, – с энтузиазмом соврал я.
– Давайте адрес. Запишете? – Лев протянул мне карандаш и блокнот, предусмотрительно
Я вспомнил наш с Карлом давешний разговор и едва удержался от улыбки. Надо же, действительно адрес хочет вызнать. Ладно, как скажете, пан Болеслев. Я думаю, это начало прекрасной дружбы.
Я записал в блокноте свой московский адрес и вернул его хозяину. Лев, надо отдать ему должное, не выказал явного разочарования, но позволил себе удивиться:
– Так вы, получается, в Москве живете? Не в Вильнюсе?
– Ну, было бы довольно странно, если бы такой здоровый лоб до сих пор сидел у папы под крылышком, – невинно заметил я.
– Да уж, пожалуй, – согласился Лев.
Он поднялся, неторопливо пересек комнату и молча уставился в окно. А я внезапно понял, что пора уходить. Вернее, почувствовал, что мне не следует тут оставаться. Я больше не нужен, и мне самому ничего здесь не нужно, незачем зря время терять, все закончилось, привет. Почему так случилось – черт его знает, потом разберусь. Или не разберусь, неважно.
Я наскоро придумал сразу несколько малоубедительных причин, побуждающих меня немедленно удалиться, и вдохновенно их изложил. Мог, впрочем, не стараться, Лев слушал меня вполуха, возражать не пытался, зато любезно проводил вниз, к выходу, просил звонить и непременно приходить, если задержусь в Праге до воскресенья, но видно было, что все это – просто ритуальный танец, а сам он рад-радешенек, что вот так просто избавился от ставшего бесполезным меня, даже придумывать ничего не пришлось.
Теоретически, мне бы полагалось огорчиться такому внезапному охлаждению. Но мне было настолько интересно, что случилось, пока я дремал под скрипку и барабан, что резкая перемена в наших отношениях представлялась скорее одним из условий увлекательной задачи, чем событием, затрагивающим меня лично.
Через три минуты, когда я входил в холл собственного отеля, где намеревался перевести дух и заодно укрепить его здоровенной кружкой горячего американо с молоком, телефон в моем кармане задрожал, как больное животное, – будь добр, дорогой хозяин, прими новое сообщение, сил моих нет терпеть.
О господи, сказал я себе. Карл же ждет.
На сей раз отеческое послание выглядело лаконично: одинокий вопросительный знак. Я тут же набрал его номер.
– У меня все в порядке, прости, забегался совсем, было много интересного, – скороговоркой выпалил я и только потом спросил: – Ты сейчас можешь говорить?
– Не мог бы – не говорил бы, – усмехнулся он. – Я сегодня не играю. Так, дурака валяю, визиты делаю, все время что-то ем и попутно беспокоюсь о тебе – надо понимать, для баланса. Чтобы артистической трепетности не утратить на местных харчах. Однако тебя можно поздравить. «Было много интересного» – в твоих устах это звучит, как «жизнь удалась».
– Наверное, – торопливо согласился я. – Слушай, ты был совершенно прав. Лев нашел-таки повод попросить у меня адрес. Дескать, диск в подарок пришлет, редкую запись; неважно, в общем. И я, конечно же, страшно обрадовался. И адрес ему тут же дал. Московский. Бедняга держался молодцом, но чувствовалось, что внутри его аж перекосило. И знаешь, у меня такое ощущение, что мы больше не друзья. Хотя на ботинки он мне, конечно, не плюнул при расставании. И даже заходить еще приглашал. Но без вдохновения. Я такие вещи чувствую, ты знаешь.