Ключ к Ребекке

Фоллетт Кен

Не было и писем или каких-либо фотографий.

Вэндем опустился в мягкое кожаное кресло за столом и оглядел комнату. Это была мужская комната, жилище интеллектуала-космополита, человека, с одной стороны, осторожного, педантичного и аккуратного, а с другой – чувствительного и чувственного.

Вэндем был заинтригован.

Европейское название дома и абсолютно арабский облик. Брошюра об инвестициях и книга арабской поэзии. Старинный кофейник и современный телефон. Множество сведений о характере человека, но ни единой подсказки, которая могла бы помочь его найти.

В комнате не оставили ни одной зацепки.

Ведь должны же быть банковские счета, счета от торговцев, свидетельства о рождении и завещание, письма от возлюбленной и фотографии родителей

или детей. Но обитатель дома собрал все эти вещи и увез с собой, не оставив никакого следа своей личности, как будто бы знал, что однажды кто-нибудь придет сюда искать его.

«Алекс Вольф, кто ты?» – вслух произнес Вэндем.

Выйдя из кабинета, он прошел по дому и пересек жаркий пыльный двор. Затем перелез через ворота и спрыгнул на улицу. Через дорогу, в тени оливковых деревьев, скрестив ноги, на земле сидел араб в зеленой полосатой галабее и безразлично глядел на Вэндема, который не собирался объяснять ему, что он залез в чужой дом по официальному делу: в этом городе одной лишь формы британского офицера было достаточно для объяснения любого поступка. Он думал о других источниках, из которых мог бы почерпнуть информацию о владельце этой виллы: муниципальные архивы; местные торговцы, которые могли доставлять сюда свои товары в то время, когда дом был обитаем; даже соседи. Он даст такое задание двум своим сотрудникам и придумает что-нибудь, чтобы оправдаться перед Боггом. Вэндем сел на мотоцикл и включил зажигание. Мотор взревел, и офицер укатил прочь.

Глава 3

Обуреваемый гневом и отчаянием, Вольф стоял перед своим домом и смотрел на уезжающего британского офицера.

Он вспоминал дом таким, каким он был в его детстве, – наполненным громкими голосами, смехом и жизнью. У массивных резных ворот всегда сидел на земле охранник, темнокожий гигант с юга, равнодушный к жаре. Каждое утро священнослужитель, старый и почти слепой, читал во дворе главу из Корана. По трем сторонам прохладной сводчатой галереи на низких диванах располагалась мужская половина семьи и курила кальяны, а мальчики-слуги разливали кофе из кофейников с длинными носиками. Еще один охранник стоял перед дверью, ведущей в гарем, где скучали и толстели женщины. Дни были длинными и теплыми, семья – богатой, и дети росли избалованными.

Британский офицер в шортах, на мотоцикле, с самонадеянным видом и шныряющими из-под форменной фуражки глазами вторгся в детство Вольфа и осквернил его. Вольф пожалел, что не разглядел лица этого человека, потому что захотел при случае его убить.

Во время своего долгого пути он все время думал об этом доме. В Берлине, Триполи и Эль-Аджеле; в трудном и изнурительном переходе через пустыню; во время своего поспешного побега из Асьюта – повсюду вилла представлялась ему безопасным раем, местом, где он в конце своего путешествия сможет отдохнуть, вымыться и вновь обрести себя. Он мечтал лежать в ванне, пить во дворе кофе и приводить в свою огромную кровать женщин.

Теперь ему придется уйти и поселиться в другом месте.

Все утро он провел перед домом, то прогуливаясь по улице, то сидя под оливковыми деревьями на случай, если капитан Ньюмен запомнил адрес и пришлет кого-нибудь обыскать дом; он предусмотрительно купил на рынке галабею, зная, что если кто и придет, то искать будет европейца, а не араба.

Предъявлять настоящие документы было ошибкой. Теперь он это понимал. Беда была в том, что он не доверял абверовским подделкам. Встречаясь и работая с другими агентами, он слышал страшные истории о грубых и очевидных ошибках в документах, изготовленных германской разведкой: неряшливых шрифтах, плохой бумаге и даже орфографических ошибках в самых простых английских словах. В разведшколе, куда его послали для обучения шифровальному делу, ходили слухи о том, что при взгляде на определенную серию номеров продовольственных карточек любому полицейскому в Англии становится ясно, что их владелец – германский шпион.

Вольф взвесил все «за» и «против» и выбрал наименее рискованный вариант, но ошибся, и теперь ему некуда

было идти.

Он поднялся на ноги, взял чемоданы и зашагал прочь.

Он подумал о своей семье. Его мать и отчим умерли, но в Каире у него были три сводных брата и сводная сестра. Им будет трудно его спрятать. Их будут допрашивать, как только англичане узнают о личности владельца виллы, а это может случиться уже сегодня; и даже если они ради него и скажут неправду, слуги их наверняка выдадут. Кроме того, он не очень им доверял, так как после смерти отчима Ахмеду, как старшему сыну, достался дом и часть наследства, хотя он и был европейцем и приемным, а не родным сыном. Это вызвало у родственников чувство горечи, потребовалось вмешательство адвокатов, но Алекс был тверд, и его родня так никогда ему этого и не простила.

Он подумал, не поселиться ли ему в отеле «Шепард». К сожалению, полиция тоже наверняка об этом подумала: в «Шепарде» уже, вероятно, есть описание убийцы из Асьюта. Остальные крупные отели его тоже скоро получат. Оставались еще пансионы. Будут ли они предупреждены, зависит от того, насколько тщательно сработает полиция. Поскольку дело касалось англичан, полиция, возможно, посчитает своим долгом действовать педантично. И все же управляющие небольших пансионов часто бывали очень заняты, чтобы уделять слишком много внимания пронырливым полицейским.

Он вышел из Гарден-Сити и направился к южной части города. Улицы здесь стали еще более оживленными и шумными, чем были до его отъезда из Каира. Появилось бессчетное множество военных не только в британской форме, но и в австралийской, новозеландской, польской, югославской, палестинской, индийской и греческой. Стройные, цветущие египетские девушки выгодно контрастировали с краснолицыми и вялыми от жары европейками. Вольфу показалось, что среди женщин более старшего возраста стало меньше тех, кто носил традиционные черные платья и паранджу. Мужчины по-прежнему здоровались друг с другом в той же жизнерадостной манере, широко размахиваясь правой рукой перед громким хлопком рукопожатия, продолжавшегося не менее одной-двух минут, в течение которого они возбужденно говорили, держа друг друга за плечо левой рукой. Нищие и уличные разносчики благоденствовали, пользуясь наплывом наивных европейцев. Вольф в своей галабее был в безопасности, в то время как иностранцев осаждали калеки, женщины с детьми, облепленными мухами, мальчишки-чистильщики обуви и мужчины, продававшие все на свете, начиная от использованных лезвий и кончая гигантскими авторучками, в которых, по их словам, одной заправки чернил хватало на шесть месяцев.

С уличным движением дело обстояло еще хуже. Медленные, отталкивающего вида трамваи были переполнены более, чем когда-либо: пассажиры с риском для себя висли на подножках, набивались в кабину к водителю и сидели, скрестив ноги, на крыше. С автобусами и такси было не лучше: видимо, запчастей не хватало, поэтому у многих машин были разбитые стекла, сдутые шины и барахлившие двигатели, отсутствовали фары или дворники на лобовом стекле. Вольф увидел два такси: старый «моррис» и еще более древний «паккард», которые больше не могли двигаться самостоятельно и их тащили ослы. Единственными приличными машинами были чудовищные американские лимузины, принадлежащие местным богатеям, и изредка попадавшиеся довоенные английские «остины». С автомобилями отчаянно соревновались запряженные лошадьми повозки, крестьянские телеги, влекомые мулами, и домашний скот: верблюды, овцы и козы, которых по египетскому закону, почти никогда не соблюдавшемуся, не разрешалось перегонять через центр города.

А какой при этом был шум!

Трамваи беспрестанно звонили. Попадая в заторы, все автомобили сигналили. Извозчики и погонщики верблюдов, стараясь не отстать от них, кричали во весь голос. Во многих магазинах и во всех кафе из дешевых радиоприемников, включенных на полную громкость, неслась арабская музыка. Уличные торговцы то и дело приставали к прохожим, которые отгоняли их прочь. Лаяли собаки, а над головами кружили бумажные змеи. Время от времени все эти звуки перекрывались ревом аэроплана.