Ключ
Шрифт:
Это было сказано с такой искренностью, что у Анджелики слёзы навернулись на глаза. Но ей хотелось выяснить всё до конца, и потому она спросила:
— Так ты думаешь, нам стоило принять предложение того фермера? Ведь он предлагал неплохо заработать!
— Ни в коем случае! Я ни за что не допустил бы этого.
— Но почему же? Ты же ведь сам только что говорил…
— Ты, видимо, не слишком внимательно меня слушала, внучка! Я говорил о женщинах избравших плотскую любовь своей профессией, об особенностях которой я только что рассказывал, как в положительном, так и в отрицательном смысле. Конечно, я не
С этими словами он извлёк из своего объёмистого мешка упитанную индейку и принялся её ощипывать.
— Слушай, дедуля! — со смехом спросила Анджелика. — А что твоя философия говорит по поводу воровства?
— Что касается этого, столь осуждаемого людьми явления, — не моргнув глазом и, не прекращая работы, ответил Огнеплюй, — я могу рассказать тебе следующее…
Глава 32
«А зачем тебе, бабушка, такие большие…»
Злося (входит): Здравствуйте, падре Микаэль!
Злорд (из-под одеяла): Здравствуй, дитя моё! Проходи, садись вот здесь, на стульчик.
Злося: Что с вами, падре Микаэль? Я совсем не узнаю ваш голос!
Злорд: Ничего страшного, дитя моё! Просто я что-то неважно себя чувствую.
Злося: Ой! Давайте я сбегаю за доктором!
Злорд: Нет, нет! Не надо доктора. Лучше скажи, что ты принесла мне сегодня?
Злося: Немного яблок, пирог, испеченный Злушей, баночку сметаны и горшочек масла. А вы уверены, что не надо позвать доктора, падре Микаэль?
Злорд: Конечно, я уверен, добрая девушка! Доктор нам только помешает. То есть, я хотел сказать, что мне уже гораздо лучше. Ну, прям почти совсем хорошо! Когда ты рядом, мне всегда хорошо, э-э, почти совсем! Сделай милость, подойди поближе, а то я плохо вижу тебя!
Злося (приближается к кровати с балдахином): Немудрено, что вы меня не видите — здесь так темно, и шторы закрыты, а ещё этот балдахин.
Злорд: Очень хорошо, что темно! То-есть, я хочу сказать, что свет мне не нравится, потому и темно. Подойди ещё поближе!
Злося (подходит): Странно, раньше вы говорили, что любите солнце… А зачем вам такие большие очки, падре Микаэль?
Злорд: Это чтобы лучше видеть тебя, дитя моё! Ещё ближе!
Злося: А зачем вы натянули ночной колпак на самые уши, падре Микаэль?
Злорд: Это чтобы лучше слышать тебя, дитя моё! Разве ты не знаешь, что звуки усиливаются, когда проходят через шерсть? Дай мне свою руку!
Злося (ставит корзинку на стульчик и протягивает ему руку):
Злорд (хватает её за руку и утаскивает под балдахин): А это, чтобы ты не слишком брыкалась, дитя моё!
* * *
Боль была тупой, тяжёлой и такой сильной, что грозила снова отключить сознание. Некоторое время он боялся пошевелиться, потому что от каждого незначительного движения боль начинала пульсировать, а это было намного мучительнее.
Но не лежать же вот так, без движения, в полной темноте и неизвестности! Надо что-то делать и прежде всего, выяснить, где он и… кто он?..
Прежде всего — он лежит на чём-то твёрдом и холодном, но ему самому не холодно. Воздух неподвижный, ни единого ветерка. Пахнет пылью, темно…
Ясно! Он в закрытом помещении без окон, потому что если бы были окна, то даже сквозь плотные шторы самой глухой ночью проникло бы хоть немного света.
Так что же, он в тюрьме? Очень даже может быть. Но тогда почему он на полу, а не на нарах? Нет, это не тюрьма.
А почему собственно — тюрьма? Он что, преступник?
Как раз этого он вспомнить не мог. Хотя ощущения, что он преступник не было, но почему-то тюрьма была ему хорошо знакома. И ассоциации с ней были вовсе не такие уж скверные. Тепло, кормят, есть, где спать. Не так уж плохо, если надзиратель попадётся не слишком сволочной. Выпить не дают, зато всегда есть с кем поговорить по душам, и никто при этом не отскакивает от тебя в ужасе, как это бывает на… улице.
Улица? А что, улица? С ней тоже что-то связано, точнее, очень много связано, почти всё… Но почему?
Он попробовал сесть и это у него получилось. Боль полыхнула ещё разок и стала угасать. Немного кружилась голова, но мозги, как будто встали на место. (А что, они не на месте были?)
Ощупал голову — вроде цела, но на затылке изрядная шишка. Крепко приложился, значит. Или приложили…
Так что там с улицей? Воспоминания о ней самые разные. Тёплое солнышко и мягкая травка летом. Стужа зимой, но в то же время именно зимой происходит вся красота и сказочность Рождества! А ещё в рождественские дни чаще удаётся вкусно пожрать, потому что во время праздников люди добрее…
Люди. Они такие разные. Большинство равнодушных, но есть и откровенные сволочи. Причём те, кто гонит от себя словами или даже пинками, ещё ничего. Такие, сегодня ругаются, а завтра могут дать на выпивку. Хуже всего те, которые, едва завидев тебя издалека, начинают звать полицию и радуются, глядя, как копы охаживают беззащитного дубинками и волокут в участок!
А ведь он таким ничего не сделал! Он был невиновен даже в краже пирожков с лотка у торговки, в чём она его не раз обвиняла. Подбирал упавшие, да, было, но чтобы взять с лотка и сунуть в карман — никогда!
Копы. Разные, как и все люди. Иным разве что крыльев не хватало, чтобы называться ангелами! Помнится, один всё здоровался с ним, когда заступал на пост. Поболтать останавливался, мог и пару центов подкинуть, хоть у самого карманы были пустые. Но случались и такие, которым не в копы следовало поступать, а сразу в цепные псы!
Он никогда не забудет слова одного копа, подкреплённые ударом дубинки по почкам:
— Если ты, Мик, ещё раз здесь появишься…
Он хлопнул себя ладонью по лбу. Мик! Ну, конечно же! Его зовут — Мик, и он… бомж…