Ключ
Шрифт:
Она все честно, ничего не тая, рассказала Трофиму Ивановичу, ожидала увидеть его сочувствие, понимание и ошиблась: колобок выглядел откровенно довольным.
— Со мной не может случиться ничего подобного, — сказал он, и Софья поверила: в самом деле, с Колобком ничего подобного случиться не могло, человек, воспитавший чужого ребенка, не был способен на подлость…
— Прошу к столу, — услышал Демид, когда вошел в хорошо знакомую комнату, и сразу почувствовал, что присутствие Софьи Павловны здесь многое изменило. Ужин, в котором не было ничего необычного: чай, колбаса, масло, небольшие карпы, которых Трофим Иванович купил утром
— Почему у вас нет телевизора? — после небольшого молчания спросила Софья.
— Телевизора? — удивленно переспросил Колобок. — Должен вам заметить, что это, хоть и приятная, но далеко не безопасная штука. Ведь электронная трубка постоянно излучает рентгеновские лучи. Пусть слабые, но излучает. И быть продолжительное время под их потоком вредно.
— Разве? — засмеялась Софья. — Что-то я не слышала, чтобы телевизор кому-то навредил. Правда, грудняшек к нему подносить не рекомендуют, но ведь мы давно вышли из этого возраста.
— Вот это уж точно, — весело подхватил немудреную шутку Колобок, — но я не знаю, смогу ли я так сразу…
— Я привезу свой телевизор, правда, в нем что-то случилось со звуком, он иногда пропадает, но в ателье быстро наладят…
— Не нужно в ателье, — сказал Демид, — я сделаю.
Ужин прошел весело и быстро. Когда Колобок взглянул на часы, Демид сразу поднялся со стула.
— Я сейчас уберу.
— Нет, — возразила Софья. — Вам в армии надоедят и уборка и дежурства. Пока пусть это будет моей работой.
Привычно и уверенно, так, словно всю жизнь провела в этой квартире, собрала посуду, вытерла стол, вышла на кухню.
— Софья тебе нравится? — осторожно спросил Колобок.
— Да.
— Она чудная, — с восторгом воскликнул бухгалтер, и Демид с удивлением отметил, что такой радости в голосе своего отчима он еще не слышал.
Софья вошла в комнату, неся вымытые тарелки.
— С Валерией Григорьевной познакомилась, — мягко сказала она, — славная женщина.
— Она… она ничего у вас не спрашивала? — задал вопрос Колобок.
— О чем спрашивать? И так все ясно.
— А все ясно? — с надеждой спросил Трофим Иванович.
— Да, все: я согласна, — спокойно ответила Софья Павловна и, увидев, как вдруг преобразилось, вспыхнув безудержной радостью, лицо Колобка, добавила: — Благодарите Демида, Трофим Иванович. Завтра пойдем подавать заявление в загс.
— Спасибо, — ничего не поняв, сказал Колобок.
Глава пятая
Утром Демид проснулся в семь, несколько раз присел, взмахнул руками, ощутив бодрящую свежесть прохладного воздуха, льющегося из распахнутого окна, почему-то как никогда с неприязнью посмотрел на решетку и пошел в ванную умываться. Софья уже была на кухне, встретила его немного сонной милой улыбкой.
Он поздоровался и услышал в ответ ласковое приветствие.
В своем цветастом коротком халатике она выглядела так по-домашнему, словно провела в этом доме не одну ночь, а всю жизнь.
— Хорошо спали?
— Отлично. А вы?
В его вопросе был какой-то другой оттенок, и Софья сразу же это отметила, хотя догадку свою не обнаружила, лишь улыбнулась.
— Тоже неплохо. Говорят, будто сны, которые увидишь на новом месте,
Колобок вышел из ванны свежий, гладко выбритый, довольный. Ничего не скажешь: статный, далеко не старый, красивый мужчина. Он пожелал доброго утра, и это приветствие прозвучало непривычно радостно. Настроение его поднималось от мысли, что завтра первое число, и он, как повелось много лет, предъявит пасынку счет, при этом будет присутствовать Софья, она сумеет все оценить должным образом. Конечно, это станет днем его триумфа.
На следующий день, первого сентября, они тоже ужинали вместе, а потом Колобок поднялся, подошел к шкафу, выдвинул ящик и достал заветную книжечку. Делал он это медленно, торжественно.
У Демида от предчувствия несчастья защемило сердце.
— Сегодня первое число, — сказал Колобок, листая свою книжку, — и я хочу, Софья, чтобы ты знала: каждый месяц мы с Демидом подводим итоги.
— Какие итоги? — спросила Софья.
— Подсчитываем средства, затраченные на наше общее житье. Демид мне не сын, я проявил великодушие, не отдал его в детский дом, полностью взял на себя и моральную, и материальную ответственность за его воспитание. Но я человек безукоризненно справедливый. В книжечке записано все точно до копейки.
— Ничего не понимаю, — сказала Софья, — что ты записываешь?
— Деньги, истраченные на воспитание Демида. Разве это не справедливо? Ведь не далек тот день, когда мы с ним поменяемся ролями. Я состарюсь, а он наберет силу. Сейчас я содержу его, а когда-то ему придется содержать меня. Конечно, ему будет намного легче, ведь я буду иметь пенсию. Мы об этом в свое время договорились с Демидом. Правда?
— Правда, — глухо ответил Демид.
— Справедливость, честность и порядочность — вот мой лозунг, вот основание, на котором построена вся моя жизнь, — почти продекламировал Колобок.
— Можно посмотреть книжечку? — резко спросила женщина.
— Пожалуйста, — широким жестом Трофим Иванович протянул записную книжку.
Софья раскрыла красную обложку, взглянула на четкий, твердый почерк. Чувствовалась железная уверенность в каждой записанной цифре, в каждом слове, уверенность в своем праве поступать так, а не иначе.
— Питание на месяц, — читала Софья, — тетрадки школьные, три штуки — шесть копеек… шариковая ручка — тридцать одна копейка… плата за квартиру и коммунальные услуги — два рубля восемьдесят пять копеек…
— Хочу обратить твое внимание, здесь все строго пропорционально, даже больше того, комната Демида на три с половиной метра меньше моей, а платит он в четыре раза меньше…
— Я вижу, вижу, — чуть слышно ответила женщина.
— Можешь быть уверена, — торжественно заявил Колобок, — чужой копейки мне не нужно, но денег, наших денег, потому что теперь они наши, общие, ни одной копейки не отдам. Демид, проверь записи.
— Не нужно проверять, там все точно, — сказал Демид.
Он уже понял то, что Колобку пока не приходило в голову, и потому расстроился, разволновался, желая одного: пусть поскорее окончится эта сцена. Воздух в комнате, казалось ему, наэлектризовался, и центром этого напряжения была Софья, ее подчеркнутое спокойствие, медлительность движений и бесцветность слов.