Ключ
Шрифт:
— Она же только в десятый класс перешла, ребенок еще.
— Вот здесь ты ошибаешься, — серьезно сказал Данила, — Лариска — все, что хочешь, только не ребенок… Мы мало про нее знаем. Что-то она в себе утаивает. Вдруг начнет мечтать о вещах, нам непонятных. О возможности вдруг стать обладательницей несметных сокровищ… Откуда это у нее?
— От деда. Дед у нее был большой выдумщик.
— Все эти мечты и разговоры связаны с тобой, и только с тобой. Вот Стан и мучается. Он как-то мне сказал, что, как только она закончит школу, женится на ней и такую ей устроит житуху, что ее в дрожь будет бросать от одного имени
— Странные вещи, — сказал Демид, — живет себе на свете человек, в данном случае я, работает, учится, смотрит на свет божий и не имеет никакого представления, что вокруг него кипят, можно сказать, испанские страсти.
— Так-то и не знаешь?
— Представь себе. Послушай, а он в своем уме, твой влюбленный Стан?
— Во-первых, он не мой, а во-вторых, он далеко не дурак. Это человек, который привык быть первым… Он просто не может быть на втором плане, не может быть в тени. Любой ценой, но он будет первым, в самом центре событий, внимания, обожания, если на то пошло. Разумеется, не всего Киева, так хоть одного кафе «Элион», но в центре. А Лариску он одолеет, для него сейчас это дело чести. Я так понимаю. Есть такие натуры: для них главное — настоять на своем. Наверное, женится на ней. Другого пути я не вижу.
— А если она не захочет?
— Вряд ли. Когда такие люди, как Стан, предлагают руку и сердце, девчонке трудно устоять.
— Жаль мне Ларису…
— Имей в виду, от жалости до любви один шаг. Во всяком случае, хочу тебе дать добрый совет: поостерегись, рядом со Станом всегда Геннадий…
— Хорошо, поостерегусь, — засмеялся Демид.
Они вышли вместе из спортзала, и снова Демид отметил, как привлекает внимание прохожих ладная атлетическая фигура Званцова, его на удивление пластичные движения.
И сразу предостережения Данилы развеялись, как легкий утренний туман от резкого порыва ветра. Некого ему, Демиду Хоролу, бояться! Он живет и будет жить, как хочет. А вот книги старика Баритона, видно, сильно повлияли на Ларису. А на него не повлияли?
Пришел домой, поужинал, взгляд упал на тахту, где лежал переплетенный в кожу один из томов Вовгуры. Не удивительно, что на Ларису, в сущности, еще глупенькую девчонку, они производят впечатление, есть в них что-то особенное, завораживающее… Вот у нее воображение и разыгралось… Милая, смешная девчонка! В книгах деда все прозаично, всего-навсего описан ключ от сейфа, который в 1954 году выпускал славгородский завод. Хотя… Старался Баритон, старался. Ни одной детали не упустил. Перевести все это на математический язык ему, студенту мехмата, проще пареной репы. Кстати, надо съездить в университет, подать заявление о переводе с заочного на вечернее отделение. Одно дело слушать обзорные лекции Лубенцова во время сессии и совсем другое — прослушать весь его курс. И снова мысли обратились к Софье Павловне, только на этот раз почему-то за нее не было страшно… Посмотри-ка, как тщательно описан ключ от сейфа Фрица Вертгейма! Переведем это на язык цифр, и станет он длинным числом, состоящим только из нулей и единиц. Вполне возможно, машина не только определит размеры, но и спроецирует ключ на экране. А что, не исключено! И опять, зачем понадобился тебе ключ от сейфа старого Вертгейма?
Не ключ был важен Демиду. Был в его интересе к записям Вовгуры один момент: чисто мальчишеское еще удивление перед этим электронным чудом —
А вот этот ключ так понравился Вовгуре, что он даже нарисовал его. Какой это номер? Тридцать восьмой…
Демид не заметил, как задремал за книгой, и рисунок ключа словно ожил… Вдруг очнулся. Книга, соскользнув с колен, упала на пол. Что его разбудило? Знакомо и тихо позвал звонок детского телефона. Так по утрам его будила Ольга Степановна… Демид почувствовал, как по телу пробежал озноб.
Телефон позвонил снова, и парень взял трубку.
— Слушаю, — через силу, осипшим вдруг голосом сказал он.
— Демид, иди к нам чай пить, — послышался молодой, хорошо знакомый голос. — Ты что молчишь? Это я — Ганя, не узнал?
Оказывается, как все просто в жизни: нет чудес, есть обыкновенная очередь на получение квартир в райсовете…
— Это я от неожиданности, — наконец справился с собой Демид.
— А для нас не было неожиданностью, ведь мы знали, где ты живешь, — весело щебетала Ганя.
— Почему же не позвали помочь?
— Не нужно было, здесь все оказалось в лучшем виде, ты все организовал. Я знаю. Управдом так и сказала.
— Не совсем так, — возразил Демид, с болью вспоминая свою учительницу. — Просто не хотелось выбрасывать вещи Ольги Степановны, понимаешь, рука не поднялась. А придумала все это Лариса…
— Вот и расскажешь о ней, когда придешь, — уже тоном приказа заявила Ганя. — Мы ждем. А этот телефон — твое лучшее изобретение!
Демид, уже стоя на пороге, оглянулся. Неуютная все-таки у него квартира. Шторы бы, что ли, на окна купить? Впрочем, вряд ли помогут шторы. Хозяйка здесь нужна, хозяйка!
Глава двадцатая
После Нового года, когда мороз разрисовал огромные окна шестого цеха фантастическими листьями папоротников и пальм, Валера Пальчик подошел к монтажному столу, за которым работал Демид, и сказал:
— Все!
— Я знаю примерно десять значений этого слова в твоем лексиконе…
— Сейчас узнаешь одиннадцатое. В шестом цехе ты больше не работаешь.
Валера сказал эти слова торжественно, гордо и одновременно трагически.
— Вечная история, — заявил он, — мы берем сырой материал, отформовываем его, обрабатываем, шлифуем, а когда он становится скульптурой, передаем другим.
— Это я, что ли, стал скульптурой?
— Ты, конечно. И переводят тебя в десятый цех к комплексу товарища Павлова. Ты сам об этом просил, или они проявили инициативу?
— Просил я сам, — искренне признался Демид, — но эту мысль когда-то подкинул мне Павлов.
— Значит, потянуло к широким горизонтам и необъятным мечтам, и стало тебе маловато наших скромных тэзов, на которых, можно сказать, держатся все электронно-вычислительные машины.
— Честно говоря, маловато…
— Понимаю, все понимаю. Ну, хорошо, закрывай свои наряды, сдавай инструменты, а завтра — к Павлову.
— Валера, — неожиданно заинтересовался Демид, — а тебе никогда не хотелось перейти в десятый?