Ключ
Шрифт:
И вышла. Дверь, щелкнув замком, закрылась. Вновь стало тихо в квартире, только слышно было, как за окном с грохотом проехала машина.
— Ты ей поверил? — наконец нарушила молчание Лариса, по-прежнему глядя в окно.
— О чем ты?
— О Квитко, адвокате.
— Извини, но здесь ты абсолютно права, это твое личное дело, и решать его имеешь право только ты.
— А тебе… тебе это безразлично?
— Мне? — оторопел Демид. — Лично мне Квитко не нравится. Но ты уже взрослая девушка, через полгода тебе исполнится восемнадцать, люби, кого хочешь.
—
— Это ты о ком? Опять о деде?
— Да, о нем! О «медвежатнике» Баритоне. Дело всей жизни своей тебе завещал, а ты…
— А я книги на полках расставляю, — сказал Демид.
— Вот именно.
— Дуреха ты, Лариска, и в голове у тебя каша. Не беспокойся, влюбляться в тебя я не собираюсь, а поклонников у тебя и без меня хватает, есть из кого выбирать… Давай сюда поэзию. Хороший был поэт Гоголь.
— Мне казалось, что ты… ко мне хорошо относишься, — горько заметила Лариса, — а ты, оказывается… Ну да ладно, хватит об этом. Держи Гоголя, он был, между прочим, прозаиком, к твоему сведению, а я далеко не дуреха.
— Ну вот, обиделась. Я же в шутку. А Гоголь все-таки поэт. Большой поэт. Я его именно так воспринимаю. Давай сюда, вот тут ему место.
Лариса послушно протянула книгу, и в этот момент снова стала девчонкой-десятиклассницей в школьной коричневой форме с белым кружевным воротничком, с нескладными большими руками. Просто удивительно, как это ей удавалось так быстро меняться.
— Ты в самодеятельности, случаем, не участвовала?
— Пробовала когда-то. Да пустое все это, не интересно…
— Подай мне Лермонтова. А учишься ты хорошо или средне?
— Прилично, — скромно ответила девушка.
— Я так и думал. Когда мне Ольга Степановна сказала, что ты способная, мне показалось, что она преувеличивает, она часто преувеличивала.
— Ты прав, она всегда преувеличивала мои способности.
— Только, может, твоя судьба — не технические науки, не математика и физика, а биология или литература.
— Моя судьба, — очень тихо сказала Лариса, — лингвистика. Я знаю три иностранных языка.
— Что?!
— То самое, что слышал. У меня способности к языкам, я знаю немецкий, английский, испанский. Сейчас работаю над венгерским.
— Не может быть! О тебе бы в газетах писали!
— А я и не стараюсь убедить тебя. Хочешь — верь, хочешь — не верь. Способность к языкам — это от бога, так мама любит говорить, как у тебя талант к математике. Ну и, конечно, труд…
— Кто тебе обо мне сказал?
— Все в школе знали. Давай сюда Пушкина — все-таки красиво, когда получается цветовая гамма.
— Ну, Квитко… Дождется он у меня, засело в вас его влияние, теперь клещами не вытащишь.
— А что ты злишься на него? Тебе же все равно.
Демид смотрел на Ларису и не мог разобраться в своих чувствах. Кто бы мог подумать, что в этакой девчонке, малявке,
— Сознайся: ты все это выдумала, хвастунишка? Придумать только надо — три языка!
Лариса, взглянув на него, молча пожала плечами.
— Давай сюда Достоевского. Ты читал его?
— Немного. «Преступление и наказание», «Идиот». Сильно написано.
— Не знаю почему, — сказала Лариса, — но он мне не нравится. Раздражает он меня, спокойно жить не дает. Гений, бесспорно, а раздражает. Возможно, потому, что герои у него в основном злые, жадные, мстительные. А разве это правда? На свете значительно больше добрых и честных людей, чем злых и подлых.
— Ольга Степановна тоже так всегда говорила.
— Вот видишь. Почему же он меня волнует? Почему страсти прошлого века кажутся современными?
— Может, потому, что они вечные?
— А как же тогда коммунизм? Ведь если в основе человека, в душе его заложено прежде всего зло, то никакой коммунизм не возможен. А это неправда! Не зла, а добра всегда жаждет человек.
— А что говорит по этому поводу адвокат Тристан Квитко? — спросил Демид.
— Он полностью согласен с Достоевским, хотя и защищает всяких воров и вообще злодеев, — с неожиданной горечью в голосе ответила Лариса, — и хватит нам говорить о литературе и о Квитко тоже.
— А Лильку мне почему-то жаль, — неожиданно сказал Демид.
— Она или завладеет всем этим эмиратом, или скоро вернется, — засмеялась Лариса. — Как у тебя обстоит дело с горячими напитками?
— Сейчас заварю чай.
— Может, я? — спросила девушка. — Кухни у всех одинаковые, я все найду.
— А у меня особенная: не кухня — лаборатория.
И действительно, кухня у Демида была радиотехнической мастерской, в которой всего-навсего один маленький угол занимала двухконфорочная плита да две полочки с посудой над нею.
— Холодильник нужно купить, — сказал Демид. — Скоро куплю.
— Невесело тут будет кухарничать твоей жене, — сделала вывод Лариса.
— А у меня жены не предвидится.
— Лильками будешь обходиться?
У Демида дух перехватило от неожиданно причиненной боли. Он глубоко вздохнул, хмуро взглянул на девушку.
— Неужели ты такая… злая? — через силу спросил он.
— Нет, я не злая, — чуть обиженно ответила Лариса и потом сразу, не желая ничего скрывать или утаивать, резанула: — Это я от зависти! Если хочешь знать — от ревности, сам ты мне безразличен, а завидно. У вас с Лилей хоть какое-то счастье было, хоть какая-то радость, хоть намек на любовь, я же видела, как она тебя на прощание целовала… А у меня никогда ничего подобного не было и не будет. Все может случиться, может, за умницу адвоката замуж выйду, может, не выйду, а вот, чтобы кто-нибудь просто так, как ты когда-то, замерзший палец оттирал, такого счастья у меня больше никогда в жизни не будет. Мне почему-то тогда показалось… Впрочем, не придавай моим словам никакого значения, — вдруг небрежно добавила она, откидывая со лба прядь легких волос, — это не сцена ревности и не признание в любви.