Ключевая улика
Шрифт:
— Ни яиц, ни гритса? — Колин вынимает печень, кладет в стальную чашу электронных весов и бросает взгляд на содержимое коробки. Потом берет нож для вскрытия, с длинной ручкой и широким лезвием. — Двести восемьдесят миллилитров, кусочки чего-то похожего на курицу, пасту и… что-то оранжевое.
— Оранжевое, как фрукт? Может, ей принесли апельсин?
Он режет печень, как будто нарезает хлеб.
— Нет, на апельсин непохоже. И вообще на какой-либо фрукт. Оранжевый, как в цветовой палитре. Вроде сыра и одного цвета с тем, что было под ногтем
— Жировые изменения печени средней степени, ничего опасного. У одного из трех алкоголиков печень обычно нормальная. — Колин принимается за легкие. — Знаешь, кого считают алкоголиком? Того, кто пьет больше врача. Значит, насчет еды они соврали. Курица и паста? Даже не представляю. — Он убирает с весов легкое и вытирает руки полотенцем. — Если они ее хотели убить, то наверное же знали, что она попадет сюда и мы увидим, что она ела? — Он записывает показания весов.
— Не все такие предусмотрительные. Тем более что завтракают в отделении рано утром, без четверти шесть. — Я наклеиваю ярлычок на пакет с вещдоком, который отправится к токсикологам. — Скорее всего, полагали, что к тому времени, когда она умрет, все уже переварится. Так бы и случилось в обычной ситуации.
— Есть гиперемия, слабая отечность. — Колин режет легкое. — Застой в альвеолярных капиллярах, розоватая пенистая жидкость в альвеолярном пространстве. Типично при острой дыхательной недостаточности.
— А также при остановке сердца. У нее оно на удивление здоровое. — Я разрезаю сердце на большой разделочной доске. — Немного бледноватое. Шрамов нет. Сосудистая сеть раскрыта. Клапаны, сухожильные струны, папиллярные мышцы — в норме. Вентикулярные стенки уплотнены. Диаметр камер соответствует норме. Повреждений миокарда нет.
— Вот уж не подумал бы. — Колин снова вытирает руки и что-то записывает. — Значит, сердце в порядке. Все дороги ведут к токсикологии.
— Я бы сказала, что мы просто не видим ничего, что указывало бы на инфаркт. Можно проверить гистологию. Есть мнение, что сердечные миоциты делятся после инфаркта миокарда. При отсутствии анатомических улик я обычно настроена скептически. А улик не видно. В аорте наблюдается слабый атеросклероз. — Дверь секционной распахивается, и я поднимаю голову. — На мой взгляд, пока ничто не указывает на то, что Кэтлин умерла из-за каких-то проблем с сердцем. — В зал входит Джордж, и до меня доносится знакомый голос.
Узнаю ровный, мягкий баритон Бентона, и настроение моментально поднимается. Он в мятых брюках хаки и зеленой рубашке поло, сухощавый, подтянутый, красивый. Серебристые волосы приглажены — наверно, вспотел в фургоне без кондиционера. И уже не важно, что мы в секционном зале, где запах смерти, и что мой белый халат и перчатки в крови, и что на столе лежит вскрытое тело Кэтлин Лоулер, а ее органы сложены в ведерко под столом.
Я так рада его видеть, но не хочу, чтобы он подходил ближе. И не только потому, что мы в морге, где проходит вскрытие. Следом за ним
— Оставайтесь там, — на всякий случай говорю я и чувствую по поведению Бентона: что-то случилось. — Мы не знаем, что с ней, но смерть от отравления первая в нашем списке. Где Марино?
— Не захотел сюда входить. Возможно, по той же причине, по которой и ты не хочешь, чтоб мы подходили ближе, — отвечает Бентон, и я окончательно убеждаюсь: что-то стряслось.
Я вижу это по его непроницаемому лицу, по напряженной позе. Он смотрит мне прямо в глаза, и лицо у него встревоженное.
— Дона Кинкейд в коме.
В голове у меня звенят тревожные звоночки.
— Я получил последнее сообщение, когда мы приземлились, и мне сказали, что мозг умер, но до конца они не уверены. — Бентон говорит так, чтобы мы с Колином услышали. — Вы же знаете, как оно бывает. Они всегда осторожничают, даже если на самом деле абсолютно уверены. Какова бы ни была причина, все выглядит очень подозрительно, — добавляет он, и перед глазами у меня появляется образ Джейми Бергер прошлым вечером перед тем, как я ушла от нее.
Сонная, и зрачки расширены.
— Все указывает на то, что кислород слишком долго не поступал в мозг, — продолжает Бентон, а я мысленно слышу Джейми, как она говорит, еле ворочая языком. — К тому времени когда в камеру пришли, она уже не дышала, и, хотя врачи поддерживают в ней жизнь, ее уже нет.
Я вспоминаю пакет с продуктами, который сама же принесла в ее квартиру, вспоминаю, откуда он взялся — мне вручила его какая-то незнакомая женщина, а я взяла, не подумав.
— Я думала, с ней все в порядке, — начинаю я, — просто приступ астмы…
— Доступ к информации ограничили, и сейчас об этом стараются не распространяться, — прерывает меня Бентон. — Вначале все выглядело как приступ астмы, но симптомы очень быстро осложнились, и медперсонал в Батлере попробовал ввести дозу эпинефрина, предполагая анафилаксию, но улучшения не наступило. Она не могла ни говорить, ни дышать. Есть опасение, что ее каким-то образом отравили.
Я вспоминаю женщину в мотоциклетном шлеме, ее велосипед у фонарного столба.
— Никто представить не может, где она могла взять что-то ядовитое, — говорит Бентон с другого конца комнаты.
Разносчица, передавшая мне пакет суши… Я смутно припоминаю, что почувствовала что-то не то, но тогда не обратила внимания на это ощущение — вчера столько всего произошло. Все, начиная с того, как Бентон отвез меня в аэропорт в Бостоне, шло из рук вон плохо, и теперь остаток дня медленно прокручивается у меня в голове. Джейми, входящая в квартиру после того, как мы с Марино проговорили почти час. Она, похоже, не помнила, что заказывала суши, а я об этом ее не расспрашивала.
Я откладываю скальпель.