Ключевой момент
Шрифт:
Так вот, Изольда презрительно поджала губы, а Женька продолжал настаивать на своем. Он сказал, что отец Митьки тоже заслуживает уважения, потому что он классный фотограф и его работы даже печатали в журнале. Этого Изольда стерпеть уже не могла.
— Пьяниц вообще нельзя уважать, чем бы они ни занимались, — заявила она.
Я тогда не сообразила, что, говоря об этом, подруга подразумевает нечто большее, чем пьянки соседских мужчин. Ведь и наш отец, и все соседи частенько выпивали. Непьющие мужчины были наперечет. Но если наш отец всегда знал меру и был тихим во хмелю, то Митькин пил запойно и частенько бузил. Митька воспринял слова Изольды исключительно на свой счет.
— Ну не у всех же отцы космонавты! — с вызовом воскликнул он. — У некоторых пьяницы. Только наши пьяницы с нами живут, детей своих воспитывают. А космонавты
Изольда вспыхнула. А я просто ошалела. С Изольдой никто и никогда не смел так разговаривать. Я ждала, что подруга, гордо вскинув подбородок, немедленно уйдет, но она не уходила.
— Я не хотела тебя обидеть, — спокойно произнесла Изольда, глядя на Митьку. — Я лишь хотела сказать, что пьющие люди не только себе портят жизнь, но и жизнь своим близким.
Я восхищалась ею! Вспомнилось, что после того как я изорвала ее платье гвоздем, она подарила мне колготки. Ее великодушие казалось непостижимым! Что бы ни говорили о ней, Изольда умела быть благородной! И это меня невероятно подкупало.
Но Митька не принял ее примирительных слов.
— Я понял, что ты хотела сказать, — жестко бросил он ей. — Что ж ты, такая важная, решила гулять с сыном алкаша? Других желающих не нашлось?
После этого Изольда не просто перестала дружить с Митькой — она вообще не замечала его. Рикошетом это ударило и по мне. Митька стал сторониться и меня тоже. Вскоре мой брат окончил школу и уехал к нашему дяде в Ленинград, где поступил в техникум. Митька перестал приходить к нам, и долгое время мы с ним даже не разговаривали. Я изредка видела его во дворе, но он никогда не смотрел в мою сторону.
Воспоминания об Изольде для меня определяются тремя этапами, как трилогия Толстого: «Детство», «Отрочество» и «Юность». Про детство и отрочество я уже рассказала. Потом была юность…
Мы учились в десятом классе. Мне исполнилось семнадцать, Изольде — восемнадцать. Она была почти на год старше меня. Просто я пошла в школу в шесть лет, а она — почти в восемь. Снова была весна. Снова стоял апрель, и воздух был наполнен сладким ароматом цветущих фруктовых деревьев — запахом любви. Все, как и прежде, влюблялись, правда, не так глупо, как в тринадцать, но так же бурно и страстно. Я до сих пор думала о Митьке, который служил теперь на Дальнем Востоке моряком. Он писал моему брату в Ленинград, и я немного знала о его службе. Женька наш окончил техникум, остался работать в Ленинграде. Ему дали комнату в общежитии. У него началась своя, взрослая жизнь.
Я отлично училась. Моя детская несуразность в отрочестве сыграла мне на руку. Не имея возможности гулять с мальчиками по вечерам, я усердно занималась, много читала и вскоре стала круглой отличницей. К десятому классу моя угловатость и худоба исчезли. Больше половины моих одноклассников переросли меня. Я теперь не была самой высокой даже среди девочек, а если брать во внимание учащихся выпускных классов, то я стала ниже самого невысокого мальчишки. Теперь вряд ли меня можно было обозвать «шпалой» или «жердью», но детские комплексы держатся крепко. Я дичилась ребят. Робела, когда меня приглашали на танцах, и до сих пор ни с кем еще по-настоящему не встречалась.
Изольда тоже повзрослела. Она стала высокой, пышногрудой, но оставалась такой же красивой. Ее красота была уже завершенной, в то время как я напоминала только-только распустившийся бутон. Еще вчера на меня никто не обращал внимания, а тут вдруг я стала ловить на себе мужские взгляды, провожающие меня, когда я шла по улице. Сначала я испугалась, потом приятно удивилась, но смущалась при этом ничуть не меньше. Себе я казалась еще подростком. И правда, во мне мало что изменилось. У меня был тот же рост, те же волосы и те же глаза. Да и внутри я осталась прежней. И все-таки я изменилась, я это чувствовала. Наверное, что-то подобное испытывал гадкий утенок, внезапно превратившийся в прекрасного лебедя.
С Изольдой мы дружили. Ее папа-космонавт так и не появился в нашем городе. Когда Изольде исполнилось шестнадцать, они с матерью надели на головы черные траурные повязки: их папа умер. Свидетельство о его смерти видела тетя Клава, когда мама Изольды оформляла на работе пенсию дочке в связи с потерей кормильца. Правда, в свидетельстве не было указано, что он космонавт и что погиб, выполняя важное правительственное задание, а просто написано: умер такой-то гражданин,
Как я уже сказала, я ни с кем не встречалась, надеясь, что, когда вернется Митька, у нас все получится. Я жила мечтами. А Изольда крутила романы напропалую. Так она оттачивала свое актерское мастерство. Кроме того, она все время играла в школьных спектаклях. Руководитель драмкружка Виктор Геннадиевич считал ее способной и напористой. «Талант — это далеко не все, — говорил он, — важен еще и характер». А характер у Изольды был. Если она чего-нибудь сильно хотела, обязательно добивалась и при этом не стеснялась в средствах. Пока я была неприглядной дурнушкой, мое общество было ей на руку. Она выгодно смотрелась на моем фоне. Но со временем Изольда почувствовала во мне соперницу. Это открытие, как мне показалось, обескуражило ее.
Впервые она заметила перемену в отношении ко мне парней на танцах в городском саду. Было уже холодно, наступил октябрь. Мы стояли у самой стенки, затянутой железной сеткой. Напротив шумела группа заводских ребят. Один из них, самый симпатичный, несколько раз посмотрел в нашу сторону. Изольда изобразила на лице безмятежность, расправила плечи и шепнула мне:
— Сейчас он меня пригласит.
Заиграла музыка. Парень отделился от друзей и подошел к нам. Но пригласил… меня! Краем глаза я заметила, как взметнулись брови подруги. Все время, пока мы танцевали, она ревнивым взглядом следила за нами. На ее лице читались недоумение и неожиданный интерес ко мне. С тех пор она меня словно разглядела. И стала опасаться. Но, конечно, не моей коварности, нет. Я по-прежнему была вся ее — и душой, и телом. Только тело мое сильно изменилось. Из наперсницы я в любой момент могла стать соперницей. Изольда крутила кратковременные романы с самыми красивыми мальчиками, но далеко не с самыми умными. Самыми умными и красивыми из всех парней в четырех выпускных классах были двое — Никитин Саша и Алеша Мостицкий. Но и тот, и другой были железно заняты. И если Мостицкий дружил с Вероникой Головиной, нашей первой артисткой, которая была не такой красивой, как Изольда, но все же симпатичной, озорной и очень талантливой, то выбор Саши свидетельствовал о том, что любовь все-таки существует. Его избранницей стала болезненная девятиклассница Кира Старицкая, девочка тихая и незаметная, да еще и сердечница. Она плохо училась и быстро уставала. А Никитин был лучший математик и шахматист в нашей школе. Все знали, что после школы он едет поступать в Москву, а затем, когда Кира окончит школу, они поженятся. Саша говорил об этом как о давно решенном. Кира слабенькая, ей не надо ни учиться, ни работать. Саша, парень серьезный и по-взрослому рассудительный, продумал свою жизнь на десять лет вперед. Он учился в нашем классе, и мы были дружны с ним.
Естественно, что в сложившейся ситуации Изольде не светил роман ни с Сашей, ни с Алешей. Но она не особенно и расстраивалась. Крутила мальчишками попроще. Принимала от них цветы и подарки, заставляла страдать, изучала с их помощью искусство поцелуя, но сама не влюблялась. Она тоже собиралась в Москву, в театральный. Вообще, добрая половина нашего класса собралась, как чеховские сестры, «в Москву, в Москву!». Одна я — в Ленинград. Там жил старший бездетный брат отца. В свое время он и его жена помогли нашему Женьке, теперь звали меня. Я никак не могла решить, куда поступать. Меня, как когда-то Митьку, манило многое, и я бы хотела стать путешественницей, писательницей или геологом. Но постоянное общение с Изольдой все-таки принесло свои плоды. Я тоже заболела театром. И хотя мне доставались роли старух и интриганок, я стремилась сделать их предельно правдивыми. А так как я считала, что каждый человек должен любить себя и оправдывать свои поступки, то старалась вжиться в образ своего персонажа. Виктор Геннадиевич после новогоднего спектакля сказал: