Ключи к декабрю (сб.)
Шрифт:
Допустим, существует некий Питер Радл. Мгновением позже атом времени, в котором он существует, расщепляется, и вот перед нами уже два Питера Радла, слегка непохожие. Но оба атома времени снова расщепляются, и перед нами уже четыре Питера Радла. Еще одно мгновение — и их восемь, потом шестнадцать, затем тридцать два. Скоро их уже тысячи. А поскольку на протяжении секунды этот процесс повторяется много раз, существует неисчислимое множество Питеров Радлов, и обитают они в разных мирах, слегка или даже очень значительно непохожих один на другой, смотря по тому, на каком расстоянии от точки первоначального
Он остановился на минуту, чтобы дать мне хорошенько все это переварить. Когда, как мне показалось, я что-то понял, у меня тут же появились возражения. Однако я оставил их пока при себе, и он продолжал:
— Таким образом, это уже больше не была проблема путешествия во времени, как понимал ее старый Уэтстоун. Очевидно, слить расщепленные атомы и тем самым воссоздать прошлое так же невозможно, как и наблюдать результаты распада, который еще не произошел. Так мне по крайней мере кажется, хотя я, конечно, допускаю, что в настоящем таится неисчислимое множество вариантов будущего.
Но вместо старой проблемы возникла новая: выяснить, можно ли перемещаться с одной пластинки веера на другую, так сказать, родственную. Я этим занялся, и вот мы оба здесь, в доказательство того, что в известных пределах, конечно, человек способен…
Он опять сделал паузу, чтобы дать мне освоиться с этой мыслью.
— Да, — произнес я наконец. — В общем все ясно. Но вот с чем мне действительно трудно свыкнуться, так это с тем, что и вы и я в равной мере, ну, как бы сказать реальны. Поскольку вы здесь, мне приходится, хотя бы в общих чертах, принять вашу теорию, и все же я не могу отделаться от чувства, что настоящий Питер Радл — это все-таки я, а вы — тот Питер Радл, каким я лишь мог бы быть. Это, мне думается, вполне естественное ощущение.
Джин подняла глаза и впервые вмешалась в наш разговор.
— А мне все представляется совсем по-другому, — сказала она. — Мы с ним — настоящие Питер и Джин. А ты — то, что могло случиться с Питером.
Она помолчала некоторое время, не сводя с меня глаз, и добавила:
— Милый, ну зачем ты это сделал!.. Ты же с ней несчастлив. Я вижу.
— Дело в том, — начал мой двойник, но тут же остановился, так как открылась дверь. В комнату кто-то заглянул. Женский голос сказал: “Ах, простите”, — и дверь затворилась. Я не мог со своего места разглядеть, кто это был, и вопросительно посмотрел на Джин.
— Это миссис Терри, — сказала она. Второй Питер начал опять:
— Очевидно, мы в равной степени реальны: ведь оба мы действительно существуем, как две пластинки веера.
Он задержался на этом, чтобы растолковать мне все поподробнее, а потом пошел дальше:
— Хотя я сам все это сделал, я очень слабо представляю себе, как мне это удалось. Вам ведь известно, что человеческий мозг всегда идет проторенным путем Вч мне и пришло в голову, что если я сумею побудить одного из моих двойников тоже этим заняться, мы с ним вдвоем, наверно, лучше в этом разберемся. Очевидно, головы у нас с вами устроены почти одинаково
Действительно, его склад мышления был почти такой же, как у меня. Никогда в жизни я так легко не понимал собеседника. Дело было не в одних лишь словах. Я спросил его:
— Как вы думаете, когда произошло расщепление в нашем с вами случае?
— Я и сам гадаю, — ответил он. — Должно быть, лет пять назад, не больше. — И он протянул мне левую руку. — Видите, у нас с вами одинаковые часы.
— Во всяком случае, должно было пройти не меньше трех лет, — начал прикидывать я. — Как раз тогда появился у нас Фредди Толлбой, а, судя по удивлению Джин, его в вашей жизни не было.
— Слыхом о нем не слыхивал, — подтвердил мой собеседник, кивая головой.
— Ваше счастье, — ответил я ему, взглянув мимоходом на Джин. Мы снова стали прикидывать.
— Это было, я думаю, еще до смерти твоего отца, потому что Толлбой тогда именно и объявился, — сказал я.
Но мой двойник покачал головой.
— Смерть старика — не константа. В одном временном потоке она могла произойти раньше, в другом — позже.
Мне это раньше не приходило в голову. Тогда я попробовал другое.
— Помнишь, когда мы с тобой поскандалили, — сказал я, глядя на Джин.
— Поскандалили? — удивилась она.
— Нет, ты не могла это забыть, — сказал я с уверенностью. — Это было в тот вечер, когда между нами все кончилось. После того, как я сказал, что не стану больше помогать твоему отцу.
Ее глаза широко раскрылись.
— Все кончилось? — переспросила она. — Наоборот, тогда-то мы и решили пожениться.
— Конечно, дорогая, — подтвердил мой двойник.
Я покачал головой.
— В ту ночь я пошел и напился вдрызг, потому что все полетело к чертям, — сказал я.
— Кажется, мы что-то нащупали, — заметил Питер номер два, облокотившись о стол; в глазах его блеснул охотничий восторг.
Я не разделял его радости. Мне вспомнился один из самых тяжелых моментов моей жизни.
— Я сказал тебе тогда, что по горло сыт упрямством твоего родителя и его идиотской теорией и не буду больше ему помогать, — напомнил я ей.
— И я ответила, что ты должен по крайней мере делать вид, будто веришь в его идеи: ведь он сдает на глазах, доктор очень за него боится, и новое разочарование может его доконать.
Я решительно покачал головой.
— Я в точности помню, что ты ответила, Джин. Ты сказала: “Значит, ты такой же бездушный, как и все остальные, раз бросаешь старика в трудную минуту”. Это были твои слова.
Оба они смотрели на меня не отрываясь.
— Ну и пошло-поехало, — продолжал я вспоминать, — пока наконец я не сказал, что, видно, упрямство у вас в крови, а ты не ответила, что вот, спасибо, вовремя узнала, что у меня в крови — эгоизм и бездушие.
— О, Питер, я б никогда… — начала Джин. Но тут мой двойник взволнованно перебил ее.