Ключи от жизни
Шрифт:
— Не знаю, — снова пожал он плечами. — Была вот тут. В ящике всегда лежала. Я ей не пользовался. Как память берег. Батя-то помер у меня. Куда ж делась?
И такое у него при этом было несчастное и растерянное выражение лица, что в мою черствую сыщицкую душу снова закралось чувство жалости. А ведь не займись я этим делом, посадили бы либо Рудика, либо этого пьянчужку. Нет, хорошая все-таки у меня работа — не только мне деньги, но и людям пользу приносит.
— Там в тумбочке кроссовки новые… Они твои? — проигнорировала
— Какие? — наморщил он лоб. — Ах, те! Мои. Только малы немного. Я их не ношу. А че?.. Че это ты мне все голову пудришь? Не пойму ничего. Че случилось-то?
— Да ты садись, Миша, — указала я на табуретку. — Разговор только начинается.
Он недовольно хмыкнул, положил коробочку на буфет, затушил сигарету, налил водки, выпил, отгрыз краешек колбасы и только тогда сел, глядя на меня осоловело и с тоской.
— Я правильно понимаю, что о смерти Галины Луговичной тебе ничего не известно?
— О смерти? — повторил он, вскинув брови.
— Да, ее тело нашли вчера. У нее было перерезано горло опасной бритвой.
— Да иди ты, — отмахнулся он, как бы не веря.
— Мало того, Миша, — твоей бритвой. Этой, — кивнула я на пустую коробочку.
— Чиво-о?! — вытаращился он.
Казалось, что хмель разом сошел с него. Даже взгляд прояснился, став более осмысленным. Лицо вытянулось и казалось теперь еще худее. Мог ли так хорошо играть роль этот закоренелый алкоголик, будучи убийцей и изображая невиновность? Вряд ли. И я продолжила, не дав ему как следует опомниться:
— А то… Ты теперь подозреваемый номер один в убийстве Галины. Только и всего. А теперь задам тебе вопрос, который обычно задают все следователи: где ты был с семи и до десяти утра в прошлое воскресенье?
— Погоди-ка… Подожди, говорю… — он вытянул вперед ладони, словно пытался закрыть мне рот. — Ты что тут несешь? Почему моей бритвой? Кто? Каким образом?
— А кто мог взять у тебя бритву, если не ты сам? — ответила я вопросом на вопрос, отстранив его руки.
Они повисли безвольными плетьми, и он посмотрел на меня так, словно я была должна ему червонец, которого как раз не хватает на бутылку.
— Слушай, ты мне туфту не гони. Что за песни ты тут непонятные поешь? Про вазочку какую-то, про бритву, про кроссовки…
— Кстати, о последних. Ты пойди, Миша, достань их и посмотри на подошву правой кроссовки.
— Зачем?
— Пойди, пойди. А потом продолжим.
Он неохотно встал, смерив меня довольно презрительным взглядом. А вернулся, держа правую кроссовку вверх подошвой, с совсем другим выражением лица, ставшего сразу каким-то детским, наивным и испуганным.
— Это что? — хрипловатым голосом спросил Михаил.
— А ты не догадываешься?
— Кровь, что ли?
— Молодец. Соображаешь, — похвалила я. — Так что, Мишенька, выходит, что именно ты и убил Галину.
— К-как
— А может быть, ты был настолько пьян, что не помнишь? Провал в памяти, так сказать? — спросила я, криво улыбнувшись.
— Да ты спятила! — громогласно взорвался он. — Да я… да у меня… Никогда у меня никаких провалов не бывает. Говорю, спал я в то утро. У меня дежурство было.
— А у твоей жены?
— У Вальки? А у нее вообще выходной был.
— Расскажи поподробнее.
— А чего рассказывать-то? Я с работы вернулся. Датый немного, но не сильно. Валька обычно орет на меня за это, — отмахнулся он, — а тут вдруг из холодильника чекушку достает. Я аж обомлел. С чего, говорю, праздник такой? А она мне, грит, премию хорошую дали.
— А ты?
— А что я? Взял да выпил. И спать лег.
— А она?
— А она… не знаю. Не пила, по-моему.
— Да я не о том. Она уходила куда-нибудь, когда ты спать лег? — пояснила я, усмехнувшись.
— А я почем знаю? — вытаращился он. — Я ж говорю, спать лег. Ты ж сама видела, как я сплю. А к чему это ты все клонишь опять? Я те богом клянусь, что не убивал никого! — постучал он себя в костлявую грудь и наполнил стопочку.
— Миш, ты погоди пока пить, — остановила я его. — Тебе сейчас очень потребуются все твои мозги и светлый разум.
— Я понимаю, понимаю, — закивал он. — Только вот лучше я понимаю, когда… — и он снова щелкнул по кадыку. — Без этого я вообще ничего не соображаю. Так что ты не волнуйся.
Он выпил, на сей раз закусив заветренным сыром.
— Ты видел у жены новый сарафан? Синий такой, с белыми цветочками?
— Ну, видел. И что?
— А откуда он у нее?
— Купила, наверное, — скривил он губы.
— А парик видел?
— Какой еще парик?
Я встала и вышла из кухни. Он лишь пожал плечами, глядя мне вслед.
— Вот этот, — раскрыла я перед его носом яркий пакет, когда вернулась. — И вот эту ветровку и купальник видел хоть раз?
Он заглянул в пакет и, рассматривая вещи, покачал головой. Затем перевел взгляд на меня:
— Это чье? Валькино, что ли, барахло?
— Нет, Галькино. И не барахло это вовсе, а вещи, стоящие достаточно дорого, — и я в сердцах отшвырнула пакет на пол. — Это вещи убитой Галины Луговичной. Они у тебя дома. Теперь до тебя хоть что-то дошло? Или еще выпить требуется?
— Так что же это? Выходит… — и он замолчал, глядя на меня глазами, в которых мелькнула искорка догадки.
— Вот именно, Миша. Выходит, что кто-то из вас убил Луговичную. Ты или твоя жена. А поскольку убита она твоей бритвой и именно на твоей обуви кровь, то, значит, убийца ты, — закончила я свою речь и села.