Ключи от жизни
Шрифт:
Видимо, я и впрямь попала в точку, поскольку Валентина присмирела, а лишь тихонько лила слезы, вытирая их свободной от наручников рукой.
— И далее, — не унималась я, — девочка Валя, окрыленная такими словами, надумала извести со свету всех, кто мешал ее счастью. Услыхала она однажды интересную песенку и рассказала о том Галочке, которая на своего прекрасного мужа вечно жаловалась. Возможно, и кассету ей послушать дала. А потом и говорит: «Ты, Галочка, возьми, да и поступи так же, как в песне поется. А руку себе порежь вот в этом месте. Это я тебе как дипломированный врач советую. Ты-то институт бросила, тонкостей таких, наверное, не знаешь, а это все совсем не больно
Остановив свой рассказ на этом месте, я обратилась к Валентине:
— А как ты его алиби просчитала? Знала, что ли, от Галины, что Мальвина Васильевна в девять утра уже дома будет? Или ты об этом вообще не заботилась, полагая, что в убийстве по-любому Михаила обвинят?
— С-с-сучка, — только и прошипела в ответ Сластникова.
— Ну, значит, просчитала и это, — сделала я вывод, усмехнувшись. — А когда все наперекосяк пошло, когда все твои алиби, которые ты для Рудика заготовила, не прошли и его из милиции никак отпускать не хотели, ты запаниковала. Но вот радость-то — я появилась, которая его, как ты подумала, обязательно вытащит. Вот я и вытащила. Тут и сказке конец.
— Да? А если я скажу, что вещички эти мне Мишка подарил? Тогда что? — с вызовом выкрикнула Валентина, хватаясь за соломинку, которая, если честно сказать, окажись в руках достойного адвоката, могла бы ее спасти.
— На это у меня свой козырь имеется, Валюша, — парировала я. — Миша, дай-ка сюда зарубежную вещицу.
Он немного привстал и вынул из кармана магнитофон, который до сих пор стоял на записи.
— А как тебе это, Валь? — Я взвесила его на ладони, затем немного перемотала назад ленту и включила на воспроизведение.
Услышав собственный голос и поняв, в чем дело, Валентина снова задергалась и запричитала:
— Гадина! Гадина! Я все равно скажу, что все на базаре купила! Скажу, что Мишка ее убил!
— Ну, ты… Сейчас ты у меня договоришься! — гаркнул Михаил, вскочив на ноги.
Я едва успела его остановить, схватив и дернув за футболку. Он мягко приземлился на место.
— Спокойствие, Миша, только спокойствие! Не надо себе причинять вред. А у меня, Валя, еще один козырь имеется. Как раз на случай, если ты хочешь заявить, что вещи на базаре купила, как тут записано, — постучала я ноготком по магнитофону. — Ключи. Ключи от дачи, которую сняла Галина. Они там в ее косметичке, в потайном кармашке, который ты не заметила. Их ты тоже на базаре купила?
Вот тут-то Сластникова и остолбенела. А потом, как сказали бы Ильф и Петров, прозвучал крик ее, бешеный, страстный и дикий. Крик простреленной навылет волчицы.
Мне
— Пойдем, Миша, покурим, — предложила я. — Да и ментов пора вызывать. Клиент созрел.
Эпилог
На следующий день отпустили Рудольфа. В тот же день тело Галины Луговичной по просьбе ее родителей было отправлено в Аткарск, для захоронения в родной земле. И Рудик, и Мальвина отказались туда ехать по известным причинам.
Но я этого, не высказываясь вслух, не одобрила. Все-таки и он был достаточно виноват перед женой, если довел ее до такого безумного поступка. В общем, никто ничего не выгадал в этой ужасной истории.
Кроме меня. Через два дня я была приглашена к Луговичным для получения причитающегося мне гонорара и заодно на обед в мою честь. Все-таки я циник, потому что от обеда не отказалась. Люблю, когда мне уделяют должное внимание.
Стол был накрыт по-царски. Начиная с зернистой икры и заканчивая ананасами с манго.
— Что-то вы ничего не едите, Танечка. Вот угря копченого попробуйте, — потчевала меня Мальвина.
— Выпей-ка лучше «Камю», чем «Клико» цедить, — не отставал от нее Рудольф.
А когда мы с ним вышли на кухню, чтобы покурить под вытяжкой, я спросила:
— Рудик, а почему же ты мне не сказал, что у тебя со Сластниковой роман был? Эта информация таким бы подспорьем была, что все гораздо быстрее бы закончилось.
— Да какой там роман, — отмахнулся он, разгоряченный коньяком. — Встретились всего пару-тройку раз. И то давно. И по глупости. Я уж и забыл даже.
— А вот она не забыла, как видишь.
— Да уж, кто бы мог подумать! Она ужасно липла ко мне потом. Еле отделался.
— Отделался? — саркастически усмехнулась я, выпустив ему в лицо струйку дыма.
— М-да… — опустил он глаза. — Если честно, мне просто стыдно стало, когда ты обо всех моих прегрешениях начала тогда спрашивать. Будто со стороны на себя посмотрел. Твоими глазами. Правда, Тань. Я ведь по-настоящему и не любил никого, — при этих словах он выразительно взглянул на меня. — А вот тебя любил. Можешь мне верить.
— Ты неисправим, Рудик. Ничему тебя даже эти страшные дни не научили, — ласково потрепала я его по щеке.
— Я понимаю! — с жаром воскликнул он, схватив мою ладонь. — Я понимаю, что ты мне не веришь. Но это так. Я все эти годы о тебе помнил. Я…
Он еще много говорил, а я про себя думала: вот так он и жене своей когда-то дифирамбы пел, и Вале Сластниковой, и бог весть еще кому. А что в итоге? Одна женщина на тот свет отправилась, другая на нары, а он — один, по-прежнему влюбленный в свою исключительность и по-своему несчастный. С тяжким грузом, с кровавым следом, который будет тянуться за ним до конца дней. И пусть благодаря моим стараниям он избежал уголовного суда. Но есть еще Высший суд, перед которым все мы равны и от которого не спасет ни адвокат, ни частный детектив.
— Ладно, Рудик. Вполне достаточно, — остановила я поток его нежных излияний. — В таких случаях знаешь как говорят: тело жены еще не остыло, а ты…
— Да при чем тут это? Или хочешь сказать, что я за все то, что она со мной сделала, венок ей возложить должен? Денег я отослал на похороны. Что еще надо?
— Головой хоть иногда думать, — грубовато отозвалась я, уже жалея, что пришла на этот идиотский обед.
Эх, погубит когда-нибудь мою репутацию тщеславие.
— Понимаю, конечно, — опустил он голову. — Ты думаешь, меня все произошедшее не мучает? Ошибаешься. Просто не хочу больше думать об этом. Я там, в камере, столько передумал, на всю жизнь хватит.