Ключи счастья. Том 1
Шрифт:
«О, милое личико!..»
— Вы сердитесь? — смиренно спрашивает она.
— О!.. Сержусь ли? Я ненавижу вас! Никогда не смейте целовать мне руки! Слышите? Если вы еще раз поцелуете, все будет кончено между нами?
Она идет, не оглядываясь. Он чувствует, что она плачет.
«Почему? Почему? — думает он. — Неужели? Неужели ревнует?… Какое счастье! Ах, слишком большое счастье! Боюсь верить! Не надо думать. Боже мой! Как дожить до завтра?!»
Да. Маня ревнует. Маня несчастна. Душа ее смята. Жизнь потеряла
Ушла навеки та светлая, гармоничная радость, какую подарил ей Ян. Чувство, которое делало ее счастливой, как цветок.
За чаем говорили о Штейнбахе. Она узнала, что он женат.
Почему она никогда не думала об этом? Почему она не думала об его прошлом?
Как тень идет оно за нами. И вот почему холодом веет от взглядов любимого лица. От улыбки, от слов. А больше всего от молчания.
Это то, чего мы не знали. И не узнаем никогда. Это мир, в котором нам нет места. Мир первых впечатлений и полнозвучных, богатейших переживаний, который каждый из нас любит с глубокой тоской, с глубоким благоговением. Как могилу матери. Как дом, в котором родился. Только там для нас цвели самые пышные цветы. Для нас горели зори. Только там строили мы гордые башни. Только там слагали первые песни и лили жаркие слезы.
Пусть цветы завянут и зори погаснут! Пусть башни рухнут! И забудутся слова песен, зажигавших душу! Ничто в дальнейшей жизни не заменит нам красоты ушедшего. Самые пышные цветы не будут так радовать глаза. Самые пламенные стихи не исторгнут слез. И даже обман и утрата иллюзий, даже развалины и могилы будут нам дороже дворцов, любви и славы. Только потому, что они у ш л и…
Маня уехала кататься верхом, несмотря на грязь на дороге. Она ищет забвения. В душе такая жгучая боль!
Солнце красиво садится в дымку. Тучи поднялись. Завтра будет солнце. Но оно уже не прогонит упавшую в душу тень. Не залечит первой раны.
Когда она возвращается, ночь уже плывет.
Все окна настежь. В зале горит огонь. На дворе фыркают горячие лошади. Чужой экипаж.
— У нас гости? — сердце Мани падает.
— Шенбок, — говорит Петро таинственно и радостно, снимая ее с седла.
Маня останавливается в дверях. Сердце бьется.
Кто-то поет… Какой чудный голос! Это «Вечерняя звезда», песнь Вольфрама из «Тангейзера»… Неужели?..
Да, это он… И сам себе аккомпанирует.
На нее оглянулись, шикнули. Она замирает у входа. Здесь Лизогубы, Катя, Соня, все… Какие у них новые, красивые лица!
«Он меня увидел», — почувствовала Маня внезапно.
Голос Штейнбаха точно вспыхивает:
Ты ангел светлый, ангел милый, Что светишь в жизни мне постылой…На нее с мольбой и страстью глядят его глаза. Ей звучат эти скорбные, пламенные признания.
Губы ее дрожат от безумного желания
— Позвольте вам представить нашу любимицу, — как во сне слышит она голос Веры Филипповны, — Маня Ельцова, подруга моей дочери…
Он низко склоняется перед нею.
«Как перед принцессой», — чувствует Маня.
Катя Лизогуб вспыхнула от зависти. Дядя удивлен. Соня насторожилась.
Когда Штейнбах поднимает голову, он видит, чтя глаза Мани полны слез и обещаний…
На другой день солнце на небе и в душе Маня!
Она сердится на себя за радость, которая трепещет в ее груди. Но осилить ее не может.
«Сейчас увижу его! Наверно, ждет у рощи… А если нет?… О, тогда конец! Всему конец… Я не прощу его никогда… Идти? Или остаться? Пойду… Взгляну. Холодно взгляну. Но к нему не подойду ни за что!.. И в парк не пойду»…
Так и есть! Стоит у опушки… Без экипажа…
— Что вы тут делаете? — надменно спрашивает она.
— Жду…
— Как вы самонадеянны! Почему это вы вообразили, что я должна прийти?
Его ноздри вздрагивают от сдержанной улыбки.
— Вы пришли, — говорит он чуть слышно.
— Но это ничего не доказывает! — вспыхивав она и топает ногой. — Я гуляю…
— Позвольте мне вас проводить.
— Незачем! — небрежно говорит она.
Но тут же, без всякой логики, берет предложенную ей руку и молча идет рядом, к парку. Его смирение обезоруживает ее.
Нет… Даже не то… Зачем лгать перед собою? Только вдали от него она может презирать его, не считаться с ним. Его близость так пьянит ее, что сладкое и страшное безволие сковывает ее душу. Как это ново! И это мучительное томление… И эта странная неудовлетворенность… И тревога… С Яном все было иначе. С Яном было так тихо и светло! Точно два мира каждый отдельно дали ей эти оба.
— Какой у вас голос! Какой вы тонкий художник! Отчего вы не на сцене? Отчего вы мне не говорили, что поете? Когда я услыхала ваш голос, я простила вам все…
— Простили?… Разве я виноват перед вами? Она молчит, враждебная и насторожившаяся.
— Впрочем, вы правы, — говорит он печально. — Прошлое не умирает.
Она молчит всю дорогу, далекая и враждебная.
— Расскажите мне о вашей жене, — говорит она, сидя с ногами на тахте, в кабинете.
Штейнбах рядом. Их разделяет только вышитая подушка. Но для него это стена, через которую он не видит души Мани. У нее новое лицо. Даже голос новый… И чужой…
— Она очень хороша собой? Вы ее очень любите? Почему ее здесь нет? И почему вы несчастны, если женаты? Постойте! Какая она из себя? Брюнетка или блондинка? Ну, что же вы молчите? И, пожалуйста, не смотрите на меня! У меня мысли путаются, когда вы смотрите. Опустите ресницы! Слышите? И отвечайте по порядку!
Его губы опять кривятся.