Клюв/ч
Шрифт:
– …вы не видели Китти?
поворачиваюсь, вопросительно смотрю на… да ни на что я не смотрю, никого и ничего нет, только пустота. Я так и не научился смотреть на пустоту, мне хочется сфокусировать свой взгляд хоть на чем-нибудь, но ничего нет.
– Э-э-э… Китти?
– Ну да, Китти.
– Да… вроде сегодня утром…
– Точно?
– Да… или нет, это Агиль была… не… не помню… слушайте, честное слово, не помню, где Китти, где Агиль…
Они смотрят на меня, как-то по-особенному смотрят, не нравится мне это смотрение – наконец, отступают, понимают, что я и правда не знаю, кого я видел сегодня утром и видел ли
Спохватываюсь:
– А… а она что…
– …её нигде нет.
– Ну… где-нибудь да и есть…
Моя неуместная фраза повисает в воздухе, а что я такого сказал, правду же сказал, если тут Китти нет, то где-нибудь она и есть, как же иначе…
– …а ты Китти не видел?
Вздрагиваю, оборачиваюсь, вот ведь черт, Агиль, Агиль, если ты еще раз так ко мне подкрадешься, я… я… я не знаю, что я с тобой сделаю… ничего я с тобой не сделаю, они не позволят ничего сделать.
Хочу, наконец, вспомнить, когда я последний раз видел Китти – не вспоминаю, не хочу, отвечаю коротко, резко —
– Не видел.
Агиль не отстает, чувствую, не отвяжется…
– А говорят, будут наружу выводить… ненадолго… – не отстает Агиль, маленькая, юркая, шустрая, похожая на хомяка.
– Ага, очень рад.
– А ты пойдешь?
Передергиваю плечами, как будто у меня есть выбор, идти, не идти, как будто они будут спрашивать, хочу я или нет.
Они никогда не спрашивают.
Донг бросается на меня с ножом, делает выпад – я ставлю блок, я не даю его руке приблизиться ко мне, пытаюсь поставить подножку, – не получается, Донг толкает меня, швыряет на землю, прыгает на меня сверху, прежде чем я успеваю опомниться, лезвие прижимается к моему горлу.
Не сопротивляюсь. Как учили. Донг вытаскивает у меня из кармана бумажник, открывает, шарится в его пустоте.
– Не так, – поправляю, – ты сначала убежать должен был, потом уже в бумажнике шариться.
– А, точно, – кивает Донг.
Я вижу, ему все равно, правильно он сделал или неправильно.
– …назовите свои сильные стороны.
Я задумываюсь, вернее, делаю вид, что задумываюсь, – я знаю эти три слова наизусть:
– Креативность, целеустремленность, коммуникабельность.
– Хорошо, – Донг привстает из-за стола, пожимает мне руку, – вы приняты.
Что дальше, спрашиваю я себя, что дальше, спрашивает Донг. Спрашиваем у них, у тех – они не отвечают, кажется, они и сами не знают, что дальше.
Иногда нам кажется, что мы все делаем неправильно – но только кажется, мы не знаем, как надо. Я сажусь за столик, Донг замирает передо мной, полотенце через руку.
– Принесите мне мечту, – прошу я.
– Не, не так, – мотает головой Донг.
– А, да… Пожалуйста, принесите мне мечту. Будьте любезны, принесите мне мечту.
– Да нет… мечты не подают в кафе.
– Ну да, ничего, что кафе называется «Мечта»?
– А, ну да… гхм… А если кафе «Мечта», там мечты подают? – спрашивает Донг.
Спрашивает у них. Они не знают, они говорят, что да, наверное, так оно и есть. Донг уходит за стойку, выжидает для порядка, возвращается.
– Вот вам мечта о космических путешествиях, – говорит он.
Морщусь.
– Э-э-э… что-то не мое.
– Ну, уж, какая есть, ты ж не сказал, какую мечту.
– А, ну да, сейчас скажу…
Донг ждет:
– И?
– Сейчас, сейчас…
– Ну?
– Э-э-э… не знаю я.
– Ну а не знаешь,
– Не знаю. Но не это… не это…
Снова думаем, что мы что-то делаем не так, понять бы еще, что именно.
Вечером приходят туристы, хозяева показывают им нас. Мы не видим ни тех, ни других, мы только чувствуем бесконечные взгляды, направленные на нас отовсюду, мы не слышим, что они говорят, мы только догадываемся, все то же самое слово в слово, – контрабанда, спасенные, вернуть к привычной жизни… пожертвования… Туристы оставляют что-то для нас, кто-то спрашивает, а нельзя ли взять себе, кому-то отвечают, нельзя. Вспоминаю, когда я последний раз видел Китти, точно, вот в такой же вечер, Китти стояла перед пустотой, пустота протягивала Китти что-то блестящее, разноцветное, пахнущее клубникой…
– …а ты что с Китти сделал?
Донг смотрит на меня, вопросительно, пристально, насмешливо, это он умеет, так смотреть. Как будто знает про нас больше, чем мы сами про себя знаем. Вздрагиваю, как от удара, это новенькое что-то…
– С чего ты… с чего ты взял, что я…
– …ну, ты же все рвал и метал, когда она тебе от ворот поворот дала… все требовал, чтобы они тебе другую Китти дали, такую Китти, которая за тобой на край света пойдет…
– И что? И по этому поводу думаешь, я ей руки скрутил, в подвал затащил, там взаперти держу? Или за углом обухом по голове пристукнул, так, да?
– Да кто тебя знает…
– Ты что… убийцей меня считаешь?
– Кто тебя знает… – повторяет Донг.
Хочу разразиться гневной тирадой, что что он себе позволяет, и вообще, – тут же спохватываюсь, мое прошлое затыкает мне рот. Прошлое, которого я не знаю, прошлое, которого у меня будто бы и нет вовсе.
Моя жизнь началась, когда мне было двадцать пять – двадцать семь лет, это я хорошо помню, потому что те, которые меня нашли, сказали – лет двадцати пяти – двадцати семи. Еще сказали – азиат с примесью европейской крови. Еще говорили что-то, я не помню, дальше все было пугающим, непривычным, вместо крохотного пространства все такое просторное. И вода каждый день, а не раз в три дня, и еда тоже каждый день, а не по воскресеньям, а больше всего поразило, что в воде заставляют мыться, я не понимал, как можно лить на себя драгоценную воду, её же сберечь надо, чтобы пить, чтобы хватило на месяц, на два, на три, на год, на вечность. Мне там даже сначала не понравилось, потому что нельзя было запасать еду и воду, ага, врите больше, что дадите завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, и всегда. И имя не дают, говорят, вы давайте вспоминайте свое, собственное, хоть кол им на голове теши, что не помню я никакое свое имя, не помню, хоть убейте, так что дайте хоть какое-нибудь. Очень нехотя дали имя – Тагир, мне не нравилось, оно было какое-то не мое, только я чувствовал, что если буду артачиться, отберут даже это имя. Потом был дом, и Донг, и Агиль, и Китти, и Целия, и еще много-много всех…
– …Ирма, а ты Китти не видела?
– А?
– Китти, говорю, не видела?
– А это кто?
Ирма смотрит на меня, глаза серые, бездонные, пустые. Ирма вся мыслями где-то там, там, в каких-то измерениях и мирах, которые показывают ей эти.
– Ну… такая… – пытаюсь объяснить, какая – такая, не нахожу ничего лучше, чем ляпнуть – ржет, как лошадь…
– А, вчера видела, мы с ней ужинали… все как-то уже спать разошлись, а мы с ней на кухне сидели…
– А сегодня?