Книга бытия (с иллюстрациями)
Шрифт:
У Пушкина Татьяна всегда говорит «Онегин» — Фира сказала «Евгений».
Я ненавижу, когда режиссеры или актеры правят текст великого мастера. Меня возмущает,
Люди, неспособные сотворить великое, пытаются в нем соучаствовать, искажая его под свой уровень. Совершенные пьесы Александра Островского ставят как поп-арт и рок-трагедии. Блистательного «Пигмалиона» Бернарда Шоу превращают в серенькую оперетку. Талантливый Смоктуновский, произнося знаменитый монолог Гамлета о жизни и смерти, по воле режиссера поворачивается спиной к зрителю, а не менее (по-своему) талантливый Высоцкий лихо крутится на канате вокруг столба — для оживления мертвого шекспировского текста, надо полагать. Я спрашивал знакомых, смотревших фильм и видевших спектакль на Таганке, что им запомнилось в этой сцене. Один хорошо рассмотрел спину Смоктуновского, другой восхищался подвижными ногами Высоцкого. Монолог Гамлета до них не дошел, глубочайший его смысл скрыли выразительная задница и веселящиеся ноги…
86
А.С. Пушкин, «Моцарт и Сальери».
Эта ненависть сопровождала меня всю жизнь.
И я утверждаю: если бы Пушкин услышал чтение Фиры, он безоговорочно принял бы ее отсебятину — как адекватное воплощение чувства. Татьяна должна была сказать «Евгений», а не «Онегин»! Это была не ошибка, не бездарное оригинальничанье, не поправка ради поправки — имя вырвалось из ее души, оно совершенствовало, а не уродовало текст.
После этого монолога я не мог ни о чем разговаривать. Я встал.
— Уже уходите? — удивилась Фира. — А как же мои друзья?
Меньше всего я хотел пикироваться с ее приятелями! Во мне звучала Татьяна — мне нужно было с ней справиться. Я и догадаться не мог, что горькие эти откровения останутся со мной навсегда…
Фира обиделась.
— Вы мне ничего не скажете? Сергей, вам не понравилось, как я читала?
Я подал ей листок со стихотворением.
— Возьмите. Это ответ на ваши вопросы.
Она медленно прочитала стихи и остро глянула на меня.
— Как это понимать? Признание в любви? Вступаете в шеренгу взбалмошных Мить и маскирующихся Айседор?
— Не знаю, Фира.
— Кое-что здесь вполне реально. — Она словно размышляла вслух. — Почему бы не казнить фанатика, если он сам об этом просит? Но неужели радости язвят? И разве вы меня боитесь? Как-то не замечала. А что до следов, то Митя утверждает…
— Прощайте! — резко сказал я и ушел. Фира меня не проводила.
Вечер был холодный и ветреный. Домой не хотелось, на улице не гулялось. Я все-таки вытерпел до полуночи. Не знаю, как спят убитые, но в ту ночь я спал именно так.
Утром, уходя за газетами в типографию, мама разбудила меня.
— Тебе телеграмма. Завел друзей! Письма их не устраивают — общаются по телеграфу.
Еще не вполне проснувшись, я несколько раз перечел странную фразу: «Принц холодных улиц, найдите меня сегодня».
Когда до меня дошел ее смысл, я вскочил. Телеграмма была от Фиры — она уже называла меня принцем (почему?). Но куда бежать? Если она дома, зачем
День прошел в чаду. Я томился — из-за грядущей встречи и нового имени. «Принц холодных улиц!» — восторженно твердил я. Ну, принц — это еще так-сяк, некоторое, прямо скажем, преувеличение. Но холодные улицы!
Как ярко, как точно… Это же мой мир. Если и суждено мне где-то властвовать, то на продуваемых жгучим ветром мостовых, на иное не соглашусь!..
…Спустя много лет, в морозную зиму Заполярья (до полюса ближе, чем до железной дороги), уже коронованный полярным сиянием, я опять вспомнил тот солнечно-яркий холодный день.
Десять лет назад я встречал тебя, Как подарок, распахнутая зима. И влюбленная девушка в этот день «Принц холодных улиц» — писала мне. Принц холодных улиц! Твой снег сверкал Тысячью приветствующих огней, И бушующий ветер твой, снежный принц, Горячил молодую кровь. И вся жизнь впереди, как ночной буран, И в метель казалась цветущей весной. Я — король сегодня. Король снегов, Царь уборных с замерзшей в гранит мочой. Император кусочка гнилого льда. И весна не ждет меня впереди, Нет, не ждет. Крепок трон мой. Крепка моя Абсолютная власть над черной пургой, Над морозным туманом и льдом. Меня Не встречает ни радостный поцелуй, Ни влюбленные руки. Одна зима И все крепче морозы. О, пусть скорей Я костями сложу эту власть короля В королевство проклятое льдов моих!В окнах уже загорались огни, когда я дважды повернул ручку звонка и услышал торопливый перестук каблучков.
— Я боялась, что вы не придете, — сказала Фира, не отпуская моей руки.
— Почему?
— Мне показалось, что вы рассердились: я не так читала Татьяну.
— Вы читали изумительно! Я слышу ваш голос, когда остаюсь один. Я с вами, когда вас нет, — так это теперь происходит.
— Меня это устраивает, — весело объявила она, удобно сворачиваясь на диване. — Бедные Митя и Айседора!
— Я их не обижал.
— Их обидела я. Я расстроилась, что вы так внезапно ушли, и выгнала обоих. Не хочу больше о них говорить! Что мы будем делать, Сергей?
— Вы будете читать стихи, а я — слушать.
— Вы умеете слушать? Все знают, что вы умеете говорить.
— Можете убедиться, что я лучше слушаю, чем говорю.
— Что вам прочесть?
— Что хотите.
— Тогда не Пушкина и не Толстого, а что-нибудь полегкомысленней. Слушайте Веру Инбер.
Мама, завтра будет праздница? Праздник, Жанна, говорят. Все равно, какая разница. Лишь бы дали шоколад. Будет все, мой мальчик маленький, Будет даже детский бал. Утром, знаешь, в старом валенке Дворник мышку увидал. Мама, ты всегда проказница! Я не мальчик, я же дочь! Все равно, какая разница! Спи, мой мальчик, скоро ночь.