Книга бытия
Шрифт:
— Пойдем, — сказал я хрипло и оторвал ее от себя.
— Да, надо идти, — вяло отозвалась она.
Мы молча вышли из парка. Постепенно я успокоился. К Фире вернулась природная насмешливость.
— Отчего молчишь? Что, ногу ушиб? — поинтересовалась она без тени сочувствия.
— С чего ты взяла?
— Ты так мчался… Я боялась, что сшибешь какое-нибудь дерево.
— Я сломал только один сиреневый кустик.
— Это ты в темноте увидел, что он сиреневый?
— Нет, узнал по запаху. У меня собачий
— Рада за тебя! А я боялась, что ты рухнешь — на меня или к моим ногам. Это было бы ужасно…
На улице светили фонари и ходили люди. Я мог не опасаться, что она примет мои слова слишком всерьез — и поэтому стал дерзить.
— Могу встать перед тобой на колени — чтобы доказать, что это не так уж и страшно!
Фира засмеялась. У нее был хороший смех — звонкий и добрый. Еще лучше она хохотала — правда, это случалось нечасто.
— Не надо. Не хочу тебя утруждать. У меня, кстати, жутко болят ноги.
— Тогда присядем.
Мы сели на скамейку (они стояли у каждого дома) — и замолчали. Звезды облепили кривые ветви акаций, как рождественские огоньки.
— Уже поздно, — пожаловалась она. — Нужно идти. А здесь так хорошо…
— Я могу приходить домой когда хочу, хоть глухой ночью — я своих уже приучил.
— Ты мальчик. Я всегда завидовала мальчикам! Попробовала бы я прийти глухой ночью — месяц пришлось бы плакать.
— С тобой так жестоко обращаются?
— Надо мной трясутся — а это хуже. Я с ужасом думаю о том, что в меня кто-нибудь влюбится — жить станет невыносимо!
— По-моему, в тебя влюблен Генка.
— Генка не в счет — он скучный.
— А что изменится, если влюбится нескучный?
— Ну, как ты не понимаешь? Нужно будет встречаться с ним, ходить в кино, долго гулять по улицам… Без этого любви не бывает.
— Но ведь мы с тобой гуляем — а не влюблены.
— Да, не влюблены… Это очень хорошо! Пойдем, мои уже беспокоятся.
Какое-то время мы шли молча. У ее дома остановились. Прохожих случалось все меньше. Фира, похоже, не очень спешила.
— Скоро выпуск… Мне нужно будет искать работу, — сказала она грустно, — так решили дома. А ты что станешь делать?
— Учиться дальше. Пойду в профшколу.
— Лизавета Степановна говорила, что ты будешь ученым. Наверное, даже профессором. Это правда! Ты скоро забудешь, как мы с тобой гуляли…
Я возмутился.
— Этого не будет! Ты мой друг на всю жизнь. Мы никогда не расстанемся, никогда. Честное слово!
Она благодарно засмеялась. Впрочем, ни смех, ни признательность никогда не мешали ей подшучивать.
— Это возможно только при одном твердом условии, Сережа. Перестань переписываться с Раей — терпеть не могу соперниц! У нее такие длинные, такие светлые косы… А я — шатенка. Перестанешь?
Я не сомневался ни секунды.
— Уже перестал! Если придет письмо,
— Не зарекайся… — она опять засмеялась. — Впрочем, ты меня успокоил. До завтра. И спокойной тебе сегодняшней ночи!
Ночь была неспокойной. Я просто не мог оборвать ее скучным сном! Я шатался по Косарке, садился на скамейки, снова вскакивал. Подул ветер, тополя зашевелились и зашептались. Небо тоже задвигалось: звезды, мелькавшие среди листьев, вспыхивали и гасли. Я радовался и думал о жизни: конечно, она будет очень длинной! И я выполню все, что запланировал.
Жизнь и вправду получилась длинной — во всяком случае у меня. Но она вышла совсем иной. Меня вели химеры — и между миражами воображения и призраками реальности не было особой разницы. Моей школьной подружки Фиры на всю жизнь не хватило — наша дружба не пережила лета. А та, от которой я так решительно отрекся, через несколько лет возникла снова — и уже навсегда. Не было у меня друга нежней и преданней до самого ее — в далекой дальности — последнего дня.
8
Торжественный выпуск был еще впереди, перед ним состоялась еще одна, не менее значимая, церемония — прием в комсомол.
Строго говоря, настоящим приемом это не было — объявляли кандидатов, вручали анкеты, а решали, достоин ли человек почетного звания, уже в райкоме.
Я не сомневался, что будет названо мое имя: главный общественник школы и ее первый ученик, я имел несомненные преимущества перед остальными.
Мы выстроились на школьном дворе — все четыре отряда. Алеша Почебит приветствовал нас от имени райкома. Затем он вынул из папки заветный листок бумаги и, высоко подняв его над головой, торжественно провозгласил:
— Анкета для вступления в Ленинский коммунистический союз молодежи вручается самому достойному кандидату, самому надежному борцу за наше великое пролетарское дело — преданной пионерке Розе Мациевич!
Я был разгромлен. Масштабы моего несчастья были ясны мне во всей их необозримости. Мою жизнь сломали — жестоко, неожиданно и незаслуженно. Мне дали понять: цели, которые я себе поставил, недостижимы по определению.
Через несколько очень тяжелых дней я подстерег Алешу — он пришел повидать Шуру Рябушенко, будущую свою жену.
— Значит, Роза — надежный боец за наше пролетарское дело, а я — ненадежный? — горько сказал я. — Она самый невидный, самый пассивный пионер в нашем отряде — а ты ее выделил!
— Не я, Сергей, — райком. Даже из горкома приходили… — Алеша был смущен. — Совещание очень ответственное — выдвигали кандидатов по всем школам района. Учли все достоинства и недостатки каждого ученика.
— И ее достоинства оказались выше моих?
Алеша перестал защищаться — теперь он нападал.