Книга бытия
Шрифт:
— Серега, не топочись! — сердито кричал наш наставник. — Отставь заднюю ногу! Две ноги враз — не будет удара!
На втором курсе я ушел в слесарную мастерскую. Михаил Васильевич искренне пожалел меня.
— Ну, какой из тебя слесарь, Сережа? Удар, еще удар, потом ударчик — этому ты научился. Помаялся бы по-хорошему в кузнице лет десять — вышел бы в люди. Славный был бы кузнец…
Слесаря из меня точно не получилось. Но и в люди не вышел — кузнецом так и не стал. К тому же вскоре я узнал, что Михаил Васильевич — реликт. В эпоху паровых и электрических молотов профессия
Потом я часто встречал его на улице. Он широко открывал мне объятия — и я радостно целовал всегда небритые щеки и густые, хохляцкие, висячие усы.
Вообще-то я хотел попасть в токарную мастерскую. Меня туда не зачислили: решили (и справедливо!), что не стоит зря тратить на меня дорогой порох. А слесарем я оказался средненьким и нестарательным.
Мастером у нас был мрачный неудачник средних лет, вечно пьяный, к тому же не очень-то и превосходивший меня в слесарном своем искусстве.
Подошел к концу второй мой школьный год. Экзамены по предметам закончились, мы сдавали последние экзаменационные пробы в мастерской. Я выполнил заданную работу и остался доволен: на пятерку поделка не тянула, но добрую четверку обеспечивала. У соседнего верстака трудились Доля и Змира.
Они еле водили по какой-то шершавой кузнечной заготовке драчевым — очень тяжелым и грубым — напильником (готовили ее для слесарной обработки). Работа была отнюдь не для девичьих рук, да еще холеных (отец одной из девочек был секретарем горкома партии, другой — директором завода).
Я бы помог — и с удовольствием, но по цеху ходил мастер, а он не признавал помощи (особенно нарядным девушкам).
— Сережа, расскажи нам что-нибудь хорошее, — попросила Змира. — У меня отломались все пальцы — такой противный напильник!
— Прочесть вам поэму Маяковского «Хорошо!»?
— «Хорошо!» — это очень хорошо! Пожалуйста, читай.
Я увлекся декламацией — и не заметил, что к нам подошел мастер. С минуту он вслушивался, а потом разразился скандал.
— Белоручки! — орал мастер. Он был нетрезв. — Еще танцы устройте в слесарке! Работать надо. Уши, понимаешь, развесили!
Я попытался защитить девочек.
— Да они же работают — видите, пилы у них в руках? Это я к ним подошел — поговорить. А мое задание вы уже приняли.
Он повернулся ко мне, одичав от ярости.
— Сопляк, будешь мне перечить? Да я тебя в три погибели согну, мать твою…
Мат был длинный и безобразный. Девушки, вскрикнув, отскочили. Я вырвал у Змиры драчевый напильник и ударил мастера. Он успел отшатнуться, но грубый металл таки проехался по его лицу. Он схватился за щеку и, дико матерясь, убежал из цеха.
— Что теперь будет? — горько воскликнула Доля.
— Скоро узнаем, — мрачно ответил я.
Но в тот день мы узнали немногое. Окровавленный мастер прибежал к нашему директору Зубовнику. Они долго разговаривали — при закрытых дверях. Какое-то время я ждал, что меня вызовут, потом ушел домой.
На следующее утро, не заходя в класс (там все клокотало), я направился прямиком к директорскому кабинету. Зубовник уже ждал меня. Он был очень хмур.
— Рассказывай, как было, Сергей.
Я рассказал.
— Плохо дело! Мастер столько на тебя наговорил. Непочтителен, все время поешь или читаешь стихи. Это не преступление, конечно, но все же мастерская… Непорядок. А когда ударил, лицо у тебя было свирепое, как у настоящего убийцы. Короче, он требует твоего исключения — грозится уйти, если ты останешься. И его поддерживает мастер токарного цеха (они дружат) — он тоже собирается подать заявление об уходе.
— Что вы решили?
Директор уклонился от ответа.
— Решит педсовет. Вызовем тебя и мастера. Где найти двух хороших специалистов? Нельзя их терять. Попросил бы ты у него прощения. Может, хочешь куда-нибудь перевестись — на работу или в другую школу? Это можно организовать…
— Я подумаю, — сказал я и ушел из школы, так и не заглянув в класс.
Я ждал вечера: задуманное мной преступление требовало тишины и одиночества. Больше всего я боялся встретиться с друзьями: можно было не удержаться и проговориться о своем плане. Я забрался в глушь Приморского парка и долго сидел около астрономической обсерватории (я еще не знал, что скоро стану здесь работать). Вечером в школе было пусто, только две уборщицы мыли полы. Я забрался в канцелярию и открыл большой шкаф, в котором хранились личные дела (мода на металлические сейфы с замками еще не наступила). Моя папка нашлась на нижней полке. Я перелистал ее — все документы были в порядке. Я взял свое дело под мышку и выбрался на улицу.
С профшколой № 2 «Металл» было покончено.
8
Больше скандалов не было. Мнения на педсовете разделились. Семен Васильевич Воля и еше несколько учителей решительно восстали против моего исключения, слесарный и токарный мастера настаивали. Зубовник нашел выход из затруднительного положения — он заявил, что я сам захотел уйти (правда, директор не упомянул, что хотение это выразилось в краже документов). Ограничились тем, что меня не перевели на третий курс. Не исключили и не оставили — забыли. Меня это вполне устроило.
А вот моих друзей — нет. Наш класс кипел. И не только он — вся школа. Мастеру слесарни не стало житья, он начал побаиваться учеников. Амос как-то крикнул ему:
— Что вы, пьяный, лезете с указаниями? Раньше протрезвитесь!
Дело дошло до того, что дня три его видели «тверезым как стеклышко». Это было настолько невероятно, что я не поверил! Но чудо преображения все-таки пришлось признать — тем более что рассказал мне о нем серьезный Толя Богданов.
Впрочем, мастер меня не интересовал. Было несколько настоятельных задач, требующих немедленного решения. Первая состояла в том, чтобы дома ничего не узнали. Я с содроганием представлял себе, что произойдет, если матери станет известно: меня собирались исключить из школы, я выкрал документы и теперь нахожусь в подвешенном состоянии — с сомнительными намерениями и без реальных перспектив. С этой трудностью я справился достаточно легко: друзья торжественно обещали не приходить ко мне домой — чтобы не отвечать на разные вопросы.