Книга царств
Шрифт:
Оставались опустевшими избы, сами, словно нищие, стоя при дороге, чтобы ветшать и рушиться на юру, на распутьях. Целые деревни поднимались с насиженных мест, и скитались люди по городам, откуда их, исхлестанных кнутом да батогами, выпроваживали обратно со строгим внушением, дабы они ни натощак, ни на заморенный живот не отважились в другой раз на подобные путешествия.
В городе оставаться нельзя, а и назад не дойти. Тощему брюху всякая дорога длинна, и лишь одно последнее слово в смертный час скажется: – Хлебца бы…
А в Петербурге начальство утверждало, что все разговоры о голоде порождались недоброжелательством врагов государства. Знай, мужик, подати подавай, где хочешь
Повстречались мужики-бедолаги с земляком-нищебродом, водившим в поводу отощавшую лошадь, и удивились:
– У тебя коняга еще цела?
– Покуда цела, только ни ей, ни себе кормиться нечем. Вот по миру с ней и хожу, молюсь божьим угодникам: Флор – Лавер, лошадиные заступники, помогите…
Сердобольная баба подала коню с повети клок прошлогоднего сена.
– Спасибо тебе, – поклонился ей хозяин коня.
Ну а ты, мужик, ложись на обочину дороги да помирай. Тебе, бездольному, на погосте место не уготовлено, на могилу – запрет. Это в допрежние времена у каждой церквушки свой погост был. Добрел до нее, помер, – глядишь, тебя близ нее закопали бы. Но поскольку церквушки посередке селений ставлены, на торговых площадях, поблизости к людскому жилью, то царь-государь Петр Алексеевич незадолго до своей царской кончины строго-настрого запретил хоронить покойников на прицерковной земле, а велел закапывать их в отдаленности, на отведенных для того пустырях. Кладбище, погост, – словно бы острог для покойников на вековечные времена до второго пришествия, накрепко они там запрятаны, никто не достанет, не сыщет, но не всякому счастливилось захорониться в церковью освященной земле. Нельзя было там хоронить некрещеных, самоубийц и казненных преступников, а теперь вот и умирающий без покаяния нищий люд причастен к ним стал, и значило это, что бедному человеку неведомо, как преставиться на тот свет.
Вспоминалось минувшее, еще недавнее, когда умирающего загодя старались обмыть, обрядить и вложить в руку зажженную свечку. Баб обряжали в ненадеванные сарафаны, обували в новые лапоточки или в холщовые башмаки, делали кичку на голове, а у девок расплетали косу. Теперь же необряженных и неухоженных людей наспех смерть помечала – кому в какую минуту земной свой срок отбывать.
С изначала веков на Руси в летнюю пору от травы до травы велись войны, чтобы было чем кормить лошадей, и по многим зимам войны те кончались, потому как снег выпадал. Со шведами, с турками, с персюками наши сражались, даже – сами с собой – с астраханцами да с казаками, – наконец-то ни с кем войны нет, только бы жить да жить людям! Слышь, вон в лесу кукушка закуковала, отсчитывает оставшиеся тебе годы, и удод свой голос подает, но нет у человека веры в те птичьи вещания. А будет снежным саваном прикрыта неприглядная, мертвая нагота земли, тогда только и простору на ней, чтобы вьюжным ветрам завывать, разносить по белому свету неуемную земную печаль, но и в последних предсмертных минутах неугомонному человеку мнится весенняя ласковая теплынь, солнечный пригрев у лесной опушки, где сладко дремлют отдыхающие коровы, а озорные галки, садясь на них, дергают мягкую шерсть для своих обновленных гнезд.
И при смерти людям все мнится живое.
– И все это суета сует, – раздумывая обо всем, произнес Меншиков, – а потом все – тлен.
Ну а он-то, светлейший, не для суеты сует едет в курляндские земли, надеясь прибрать их к своим рукам?
Ехал Александр Данилович, покачиваясь, в крытом возке, в окружении конной стражи, охранявшей его персону, изредка приподнимал кожаную занавеску с окошка, дабы взглянуть, что окрест. Поле, лес, полузаброшенная захудалая деревенька с немногими еще уцелевшими избами, буераки, неоглядная глухомань.
А
Вот и приходится светлейшему князю утомлять себя, ехать в безотрадный край с промозглой в нем жизнью.
VII
Не удалось Польше присоединить к своим землям Курляндское герцогство, и оно стало ленным владением королевства с уплатой податей и отбыванием других повинностей, а управлялось рыцарями-олигархами – небольшим числом вельмож.
После ранней и внезапной смерти мужа Анны курляндским герцогом стал его дядя Фердинанд. Он вскоре не поладил с курляндским рыцарством и, будучи нерасположенным к России, бросил Митаву и переехал в Гданьск. Все последующие годы правительницей Курляндии была вдовствующая герцогиня Анна.
Для нового замужества, при ее полном на то согласии, с первого же года стали один за другим объявляться различные претенденты на ее руку. Она стала невестою всех бедных принцев, желавших получить в приданое Курляндию. Планы о ее новом замужестве составлялись и распадались в зависимости от того, каковы были отношения между Россией, Польшей и Пруссией. Царь Петр подписал даже с Саксонским двором договор, в котором обещал руку своей племянницы Анны Ивановны герцогу Иоанну-Адольфу Сакен-Вейсенфильскому, а когда этот договор распался, Берлин предложил своего жениха – принца Карла Прусского. Затем наступил черед принца Карла-Александра Вюртенбергского, который всячески старался привлечь на свою сторону русского посланника в Вене – Павла Ягужинского, подарив ему драгоценный перстень. Ягужинский перстень принял, но не исполнил поручения. Был еще жених из принцев Гессен-Гамбургских, вызванный царем Петром в Петербург с намерением убедиться, не окажется ли он подходящим для других царских племянниц. Нет, не оказался таковым. И был еще жених – владетельный князь Ангальд-Цербтский Иоанн-Фридрих; потом – Фридрих-Вильгельм маркграф Брауншвейг-Шведский.
Приискивание кандидатов на открывшуюся в Курляндии герцогскую вакансию произвело большое волнение среди немецких князей, имевших ничтожные владения и даже не имевших их совсем. Герцоги, принцы, маркграфы и ландграфы мечтали о том, как бы им ухитриться попасть во владетельные герцоги курляндские. В числе искателей руки вдовствующей герцогини Анны был и саксонский генерал-фельдмаршал граф Флеминг. Он развелся с женой и, освобожденный от прежних брачных уз, намеревался стать супругом герцогини Анны.
Решительнее действовал и удачливее всех оказался граф Мориц Саксонский, чтобы добыть не столько вдовствующую герцогиню, сколько герцогство курляндское.
Во время пребывания Анны Ивановны в Петербурге в сентябре 1725 года, по поручению саксонского посланника Лефорта, одна из придворных дам заговорила с курляндской вдовушкой о прекрасном кавалере, графе Морице Саксонском, чьи галантные похождения шумели от Парижа до Варшавы и, конечно, возбуждали воображение Анны.
Принц Мориц, граф де Сакс, был сыном польского короля Августа II и красавицы Авроры фон-Кенигсмарк. Живя в Париже, он пользовался репутацией самого блестящего и легкомысленного офицера. Вел рассеянную жизнь, предавался азартной игре в карты, но при всем легкомыслии сумел получить под свое командование немецкий пехотный полк, находившийся на службе Франции.