Книга царств

Люфанов Евгений Дмитриевич

Завидовали приятельницы и изумлялись счастливой судьбе Екатерины, достигшей столь высокой чести, звания и положения. Нигде и никогда такого не было, чтобы их сверстница, вышедшая из самых простых людей, называемых в России подлыми, вознеслась бы на царское великое сидение, на золоченый трон.

– Ой, Катрин, даже дух захватывает, когда смотришь на тебя.

Из русских лишь мамзель Толстая да княгиня Голицына были удостоены близости императрицы. А в последние дни компаньонкой Екатерины по застольям и задушевным беседам стала прибывшая к ней в гости племянница Софья Карлусовна Скавронская.

Смотрела Софья

на тетеньку и не верила своим глазам. Неужто не снится все здесь виданное? Тетка, родная тетка – государыня, царица, императрица, всемогущая властительница такого большого государства!.. И трепет, подобный лихорадочной дрожи, охватывал Софью, когда она видела, например, приходившего с деловыми бумагами кабинет-секретаря.

– Соблаговолите, ваше величество, подписать.

Бумаг, подновленных указов много. Губернаторам, воеводам и другим начальственным лицам строжайше предписывалось без промедлений доставлять собранные с подлых людей подушные и другие подати. И, собрав подписанные бумаги, почтительно поклонившись, кабинет-секретарь удалялся.

Было еще чем изумить племянницу, и Екатерина изумляла:

– Почитай, кто я есть, – подавала скатанный в трубку свиток, и Софья с благоговением читала:

– Божьей милостью мы, Екатерина I, императрица и самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская, царица Казанская, царица Астраханская, царица Симбирская и Самарская, государыня Псковская, великая княгиня Смоленская, княгиня Эстляндская, Курляндская и Лифляндская, а также Семигальская, Самогитская, Белостокская, Карельская, Тверская, Югорская, царица Рязанская, Ярославская, Воронежская, Тамбовская, Витебская, Мстиславская, Обдорская и всея северные страны повелительница, и прочая, и прочая, и прочая.

И в том длинном перечне все заглавные буквы киноварно изукрашены.

– Ой, тетенька, сколько много… И Казанская, и Астраханская… – от волнения поперхнулась Софья, и у нее пересохло во рту.

– То-то же. Знай и помни, – произнесла Екатерина и милостиво улыбнулась. – Я сама себя поначалу пугалась: и Симбирская, и Самарская… Совсем еще была глупая, ни в чинах, ни в званиях не разбиралась.

И громко рассмеялась.

XI

– Софья, иди сюда, – звала Екатерина племянницу и указывала ей место рядом с собой. – Садись. Будем угощаться.

На столе – печенье, крендельки и бублики, бокалы и бутылка крепкого венгерского.

– Когда выпьешь, дух захватывает и словно обжигает, а если печенье или вот бублик размочить, тогда на вкус приятно. Пробуй.

Попробовала Софья, и ей понравилось, только опасливо спросила:

– А как захмелеешь?

– Привыкай. Поживешь, освоишься, в замужество тебя отдам, – пообещала ей Екатерина. – За графа – хочешь?

– Ой, страшно, тетенька… За графа-то…

– Ну – за князя. А то еще бароны есть.

Софья потупляла взор, и то ли от смущения, то ли от винной тюри у нее раскраснелись щеки.

Ах, какое это счастье быть племянницей государыни!

Софья сама значилась графиней, но только значилась, а на деле оставалась простой лифляндской девкой со всеми прежними крестьянскими привычками, как и у всех у них в семье. Правда, разбогатели очень. Не счесть, сколько скотины, гусей, земли, холопов, но общаться в жизни им приходилось

с теми же, совсем незнатными соседями, среди которых ни князей, ни графов не было, кроме них самих.

А тетенька сказала, что за графа или князя настоящего, дородного отдаст. И широко раскрытыми глазами смотрела Софья на появившегося светлейшего князя Меншикова. Вот – настоящий, дородный князь! Друг и приятель тетеньки и самого покойного царя Петра. У светлейшего, конечно, и отец и дед князьями были, а мать, должно, – графинею. Вот и она, Софья Карлусовна Скавронская, – графиня тоже.

От размоченных в вине печений не так скоро приходило опьянение, но держалось потом стойко. Екатерину подмывало песенку запеть, и Софья ей подтягивала. И песня та была своя, лифляндская, от нее млела душа и замирало сердце.

Печенье, пропитанное винной влагой, таяло во рту, и, случалось, что здесь же, за столом, Екатерину одолевала обещающая сновиденья дрема. А очнувшись от короткого забытья, она снова размачивала в вине бублики и крендельки. Совела и на слове спотыкалась Софья потому, что язык становился тяжелым и шершавым. Позывало рассмеяться, но, опамятовшись, сдерживала себя, – кто знает, что может через минуту статься: сейчас Екатерина Алексеевна тетенькой сидит, а то вдруг скажется – императрицей. Не успеешь оробеть, а она уже строго сдвинет брови и скажет что-нибудь так властно, что душу от того захолодит.

Каждое утро светлейший князь Александр Данилыч Меншиков являлся во дворец. Если государыня все еще почивала и доступ к ней закрыт, светлейший коротал время, заходя с визитом к цесаревнам Анне и Елисавете. Повстречается с герцогом голштинским и, подавив неприязнь к нему, любезно поздоровается, осведомится о самочувствии или поговорит с ним о погоде: опять, дескать, дожди и пасмурность. Глядишь, час скоротался, и фрейлина доложит, что государыня проснулась и изволит сесть за стол.

В последнее время Екатерина возымела шутливую привычку осведомляться – с чем явился посетитель? Улыбаясь, протягивала руку, жмурила глаза и нетерпеливо шевелила пальцами в ожидании гостинца. Вполне довольствовалась конфеткой, фруктом или ягодкой и, в свою очередь, вознаграждала гостя бокалом крепкого венгерского. Светлейший князь был ежедневным посетителем и привык являться с данью, уже ставшей обязательной, а ежели случалось, что не было в кармане ничего, шел к Елисавете, у которой всегда имелись сласти.

За венгерским или другим напитком обсуждались насущные дела как частного, семейного, так и общего, государственного значения. Бывало, что при звоне бокалов скорее решались вопросы, еще не обдуманные господами верховниками. Оставался нерешенным вопрос о будущем вот этого императорского дома и самой России. Не вечны люди, все под богом ходят…

Вроде бы и рано о смерти помышлять, но и надежд на то, что заживешься, – мало. Третьего дня опять схватили колики в боку и в животе, опухли ноги. Эскулапы говорят, что это все от неблагоприятного образа жизни. Надо, дескать, изменить привычку, и при аккуратном лечении здоровье будет поправимо. Но случалось не совсем так, а вернее – совсем не так. Екатерина и лекарство принимала далеко не аккуратно и не могла отказывать себе в невинных удовольствиях. Не пила уже, а только размачивала в вине бублики или печенья. И этого нельзя? Ну, тогда и вовсе захиреешь.