Книга цены

Лесина Екатерина

– Простите, доктор, просто этот человек мне дорог.

– Конечно, - голос смягчился.
– Личные связи весьма важны для нормального функционирования социальных структур, однако, не следует забывать, что благо Империи превыше любых связей. Что ж, полагаю, вы в полной мере осознаете свою ответственность перед Великой Матерью и нашей страной.

Великая мать… грязный коричневый ком плоти… трещины на шкуре… люди-голоса… перекошенное страданием лицо человека, который вот-вот умрет… Фома знает этого человека, равно как знает его судьбу. Единственное, чего

он не знает - когда это случиться.

Или уже случилось?

Время. Слово темно-синее, опасное и ассоциируется с водой. В прошлом мире времени не было, а здесь?

– Я вынужден уйти. Вы остаетесь, камрад?

– Да.

Шаги, скрип, хлопок - странные звуки чужого мира, мира, в котором Фома чувствовал себя неуютно.

– Ты ведь не спишь, ты ведь все слышишь и все понимаешь. Ты просто не хочешь говорить со мной, потому что считаешь предателем. Хотя это не правильно, я никого не предавал, я исполнял свой долг… Бога ради, Фома…

Бог. Новое слово. Белое-белое, мягкое и доброе. Раньше Фома был связан с ним, раньше он сам был частью этого слова. Странно, закономерности между звукокодами «Фома» и «Бог» не обнаружено, а чувство причастности не исчезает.

– И ты исполнишь… у каждого свой долг… особенно в Империи.

Эти слова были окрашены в угрожающе-бордовые тона.

Кленовые листья в черных дырах луж… старый бархат с выцветшей позолотой… мрачная торжественность хорала. Что такое хорал? Фома не помнил, равно как не помнил, что такое долг и Империя, но слова были неприятны.

– Ты же сможешь, Фома, ты сильный, всего-то надо, что открыть глаза. Пожалуйста, попробуй, это легко.

Тяжело. Свинцовые веки и ядовитый свет искусственного солнца. Слипшиеся ресницы и цветные мушки, застилающие все, от их мельтешения кружится голова, наполняясь новыми и новыми образами, словами, именами, воспоминаниями… слишком много, чтобы выдержать.

– Молодец, не сдавайся, я сейчас кого-нибудь позову.

Тишина и время слились в одну цветную раздражающую трубу. Фома закрыл бы глаза, но он не помнил, как это сделать, и потому дождался прихода врача - крупная серо-зеленая точка в дрожащем мареве света.

– Хорошо, очень хорошо…

Глаз коснулось что-то мокрое, и боль исчезла.

– Вот так, теперь, главное, не дать ему заснуть. Впрочем, процесс начался, следовательно, возвращение возможно. Конечно, личность претерпела серьезные изменения, хотелось бы надеяться, что разум не затронут.

Слова баюкали, слова отгоняли мельтешащих разноцветных мушек, и Фома с благодарностью кивнул голосу… или просто хотел кивнуть. Собственное тело - оказывается, у него есть тело - казалось неповоротливым и неподвижным, точно колода. Сердце бьется. Смешно так, будто внутри кто-то осторожно ударяет по ребрам.

Ребра - это часть тела? Наверное.

– Продолжайте разговаривать, и заодно следите, чтобы роговица глаза не пересыхала.
– Велел строгий голос и ушел. Теперь Фома знал, что звуки - шаги, хлопнувшая дверь и поскрипывание - означают уход.

– Я же говорил, что ты сможешь.
– Кожи коснулось что-то

теплое.

Значит, тело не настолько мертво, чтобы ничего не ощущать? А если он ощущает, то сможет и двигаться? Понятия были связаны, хотя Фома и не совсем ясно представлял себе, каким образом.

Движение - часть жизни.

Он жив?

Наверное. Это было настолько странно, что Фома моргнул. Потом моргнул еще раз и, вслушиваясь в новые ощущения, попытался пошевелить рукой. Не вышло. Ничего, если процесс начался, то… то рано или поздно он вспомнит, как двигаться.

И как жить. Это ведь очень-очень важно.

Глава 2.

Коннован

Мы шли вперед. Странно это идти с человеком, которому ты не доверяешь. Это недоверие засело на уровне подсознания, и ни дружелюбность Серба, ни то, насколько охотно он делился информацией, не требуя ничего взамен, не способны были справиться с ним. Не доверяю и все тут.

– В общем-то здесь не так и плохо, скучно, конечно, не без этого. Степь, степь и степь…

Это я и сама видела. Спереди и сзади, слева и справа простиралось необъятное сизое море сухой травы, иногда довольно высокой - почти до колен, иногда, наоборот, больше похожей на не в меру разросшийся лишайник. Трава пахла пылью, совсем, как забытая в сундуке вещь, и постепенно начинало казаться, что я и в самом деле нахожусь на дне какого-то старого сундука, к деревянной крышке которого привинчены аляповатые звезды из фольги и слегка помятая луна.

Романтика, блин.

– Порой такая тоска накатывает, что хоть вешайся. Или хочется сделать что-нибудь этакое, чтобы, наконец, почувствовать себя живым. У тебя так никогда не было?

– Было.

– Вот, скоро еще будет, пару недель наедине с этой тварью, и ты взвоешь.

– Какой тварью?

– С ней, с Пятном. Оно живое, вернее она. Я точно знаю, что это она, только женщина способна быть настолько мелочной. Она издевается надо мной, держит на привязи, как щенка какого-нибудь. Думаешь, я Молот здесь ищу? Да тут хоть сто, хоть двести лет проторчи, хрена ты что найдешь. Она не даст. Зато поиздеваться - это всегда пожалуйста, поиздеваться она любит. Думаешь, я псих?
– Серб обернулся и посмотрел мне в глаза. Да, даже если до этого момента у меня были кой-какие сомнения, то теперь они окончательно развеялись - псих, причем самый натуральный.

– Вот увидишь, кисуля, что я прав. Если до сих пор ты не представляла для нее интереса, то сейчас она обратит на тебя внимание, и тогда держись.

– Можно тебя кое о чем попросить?

– Можно, проси.
– Разрешил Серб, он снова был спокоен, да и взгляд почти нормальный.

– Не называй меня «кисуля».

– Почему? Тебе не нравится? Всем моим женщинам нравилось, а тебе, значит, нет?

– Я не твоя женщина.

– Неужели? Ах да, прости, ты же у нас особенная… ладно, ладно, не сердись, просто я тут порядком одичал, позабыл правила хорошего тона, да и вообще поотвык от общества столь изысканного.