Книга Джо
Шрифт:
— Понимаю, что выглядело это не очень хорошо, — говорю я.
Карли кивает.
— Ты с ней переспал? — спрашивает она спокойно, будто из чистого любопытства.
— Она только что подъехала.
— Когда она подъехала, я прекрасно знаю, — говорит Карли. — Я спрашиваю, переспал ты с ней до этого или нет.
Я тяжело вздыхаю.
— Это было до того, как у нас с тобой что-то началось.
Не то чтобы я всегда и везде ратовал за честность, но иногда бывает лучше сказать правду, особенно в тех случаях, когда времени выдумывать нет.
Карли начинает кивать, даже не дождавшись, пока я закончу фразу, а уголки ее губ отчаянно борются с невидимыми силами, тянущими их вниз.
— Послушай, Карли, — говорю я.
— Не нужно ничего объяснять, —
— Ну дай же сказать.
— Поздравляю! Наконец-то она твоя.
— Ты можешь перестать?
— Без проблем, — отвечает Карли. Резко рванув рычаг передачи и скрипнув шинами, она уезжает прочь, и мне ничего не остается, как осторожно пересечь босиком улицу, остро чувствуя свою наготу, причем дело не только в отсутствии одежды. В очередной раз я поражаюсь, как ловко моя опрометчивость в комбинации с неудачным стечением обстоятельств срабатывают против меня, да еще в тот самый момент, когда жизнь начинает налаживаться.
Как и следовало ожидать, писать больше не выходит, и я поднимаюсь наверх, чтобы принять душ и одеться. Я не допущу, чтобы из-за этой истории пострадали наши с Карли отношения. Да, неудачно все получилось, но я совершенно точно ее не предавал! Хронологическая последовательность событий на моей стороне, и, конечно, когда Карли придет в себя, я легко ей все объясню. К моему удивлению, через полчаса, когда я звоню ей, она снимает трубку.
— Привет, Джо, — довольно легко говорит она.
— Пожалуйста, не злись на меня из-за этого.
— А я не злюсь, — отвечает она.
— Что?
Никогда я до конца не понимал этого ее старого трюка: если Карли на кого-то злится, она мстит обидчику тем, что внешне никак не выказывает своего бешенства, а ведь это могло бы стать первым шагом к примирению. Мне уже не раз приходилось лавировать на минном поле ее обиды, и в школе, и на Манхэттене, и теперь я ясно вспоминаю, что сердитая Карли — тайна за семью печатями.
— Все в порядке, меня это не касалось.
— Так что, у нас с тобой все хорошо?
— У нас все абсолютно как всегда.
— Ясно. Я смотрю, ты тщательно слова подбираешь. Намеки скрытые пошли. Уже что-то.
— Не понимаю, о чем ты.
Я делаю глубокий вдох:
— Я просто хочу, чтобы ты знала: то, что произошло между мной и Люси, было сразу, как только я приехал, когда между нами с тобой еще ничего не было.
— Джо.
— Да?
— С того самого момента, когда ты приехал, между нами уже что-то было. И ты это знаешь, и я это знаю, поэтому, прошу тебя, не говори ерунды, избавь меня хотя бы от этого.
— Ладно, — говорю я. Я не ожидал, что она так быстро согласится с тем, что проблема таки существует: даже не знаю, хороший ли это знак.
— Но то, что произошло у нас с Люси, случилось только один раз! Это было бы ошибкой, даже если бы между нами с тобой ничего не было, и в любом случае не повторилось бы.
— Очень жаль, — сухо говорит Карли. — Теперь тебе не с кем целоваться.
— Ты же знаешь: стоило тебе меня поцеловать, и ты меня совершенно покорила.
— Если ты ожидаешь, что я скажу: «Ты меня покорил, стоило тебе сказать „здравствуй“», то ты глубоко ошибаешься.
Примерно такими репликами мы продолжаем обмениваться весь день и на следующее утро. Карли твердо отвечает на все мои звонки, вежливо отказываясь от любых предложений о личной встрече. Я вроде бы убедил себя, что тут уж кто кого, но в глубине души начинаю беспокоиться, не собирается ли она совсем отгородиться от меня глухой стеной безразличия. Между этими как будто бесполезными звонками я пытаюсь отрешиться от всего и настроиться на творческий лад. Настало время Мэту Бернсу посетить место предположительно случайной смерти его отца, у подножия водопада в лесу за нортоновской ткацкой фабрикой, где он на протяжении многих лет старательно вел бухгалтерские книги
Стоит прохладный, ветреный октябрьский день, на небе ясно, ни облачка, кожаное сиденье «мерседеса» настолько остыло, что за первые две минуты, пока не заработал обогрев кресел, холод успевает пронизать меня сквозь брюки. Я направляюсь к водопадам, съезжаю на одну из бесчисленных грунтовок, уходящих в лес в том месте, где водопады обрушиваются в реку Буш. Ставлю машину там, где, как мне кажется, мы с Карли когда-то вместе лишились девственности, и, может быть, подсознательно надеюсь пробудить духов нашего прошлого, заставить их заступиться за меня. Пробираясь сквозь кустарник к реке, я вспоминаю, как медленно и неловко мы занимались любовью той ночью, и мне приходит в голову, что то, что так часто называют потерей невинности, является, по сути своей, ее высшим проявлением. Я выхожу из леса у подножия водопада и оказываюсь на краю огромного бурлящего водоема, в который с шумом обрушиваются два потока. По берегу, как и следовало ожидать, разбросаны бутылки из-под пива, смятые жестяные банки, рваные выцветшие упаковки от презервативов, бычки и сломанные пластмассовые зажигалки — все снаряжение, вся мишура ритуального шествия подростков к вершинам сексуального взросления. Просидев несколько минут под холодными, жалящими брызгами, я решаю, что пора забраться повыше, для лучшего обзора.
Я проезжаю подальше по главной дороге, мимо территории «Портерс», и сворачиваю на избитую грунтовку, ведущую через лес к вершине водопадов. Эту узкую дорожку, на которой едва-едва хватит места для одной машины, в разные времена называли и Дорогой Девственницы, и Половым проездом, и Тропой Большого Траха, и Проспектом Проституции; не удивлюсь, если в последующие годы ей придумали десятки новых имен. Когда ехать становится невозможно, я вылезаю из машины и прохожу пешком последние двадцать метров до проржавевших перил над водопадами. За ними виден обширный округлый выступ, где зачастую сидели самые бесшабашные подростки, пили свое незаконно купленное пиво и выкидывали пустые бутылки прямо в бурлящие воды, которые трехметровым каскадом обрушивались прямо у них под ногами. Именно с этого места бросились в водопад все немногие легендарные личности. Я перелезаю через перила и начинаю медленно пробираться к выступу; кое-где сползаю сидя, наконец, останавливаюсь на относительно плоском участке и осторожно выпрямляюсь. Прямо передо мной вода бешеным потоком несется вниз, в реку. Ближе уже не подберешься — разве только прыгнуть в водопад, и от его оглушающего шума в сочетании с немедленно покрывшей меня с головы до ног холодной водяной пылью я совершенно теряюсь, даже почва как будто уходит из-под ног, хотя вроде бы положение у меня устойчивое. Когда ты в такой близости от столь мощного явления природы, сразу и страшно и весело; и вместе с тем на этом возвышении, наедине с водопадами и вдали от всего остального, чувствуешь какое-то особое успокоение.
— Привет, Гофман!
Одного только голоса, прозвучавшего так неожиданно, достаточно, чтобы я потерял равновесие, и какую-то долю секунды я чувствую, как мой центр тяжести предательски подается вперед, прежде чем я рывком возвращаю тело назад, одновременно отчаянно взмахнув руками для противовеса.
— Привет, Шон, — говорю я. — Какими судьбами?
Он стоит, небрежно облокотившись о перила, в своем кожаном плаще и голубых джинсах, докуривая сигарету. Надо же, откуда он взялся? На какое-то мгновение у меня мелькает мысль о том, что это просто совпадение.