Книга Джо
Шрифт:
И вот уже от дверей до середины зала разлилось сине-белое море, и пусть это домашняя заготовка, есть в этой картине что-то величественное, что-то неотменимо настоящее. И это действует на всех. Я смотрю на Джареда и Брэда, сидящих справа от меня, и вижу, что они оба утирают слезы. С другой стороны — Карли, у которой глаза тоже полны слез, и я уже не так стыжусь своих мокрых щек. Я беру Карли за руку и притягиваю к себе.
— Ему бы это понравилось, — шепчу я ей.
— Ага, — говорит она, сжав мою ладонь, и, всхлипнув, вытирает слезы о мой пиджак.
Отец Магон прочищает горло, чтобы начать службу, но голос его срывается на
Глава 37
Мы покидаем церковь в небывалую грозу, дождь идет стеной, бешено барабаня по ступеням церкви, заглушая все прочие звуки и застилая свет, превращая все вокруг в немую, зернистую газетную фотографию. В кино в такой ситуации на похоронный лад раскрылось бы море черных зонтов, но в реальной жизни видны и красные, и желтые, намеренно яркие цветовые пятна, оттеняющие мрачную серость дня.
Мы вшестером, те, кому Уэйн завещал нести его тело, спускаемся к подножию лестницы и ждем гроба у неприметной подвальной двери, откуда покатим его к уже приготовленному катафалку. Мы — это Брэд, Джаред, Виктор Харгроув, некий непримечательный родственник, Дуган и я. Меня слегка шокирует это посмертное проявление уважения Дугану, и я страшно злюсь на Уэйна, который, судя по всему, простил тренера, бросив меня один на один с моей застарелой обидой.
До катафалка идти не очень далеко, но поскольку обе руки заняты гробом, зонтик уже взять никак нельзя, и за ту минуту, что мы подкатываем гроб от двери подвала к краю тротуара, мы промокаем насквозь. Катафалк стоит на мостовой с включенным двигателем, водитель и еще один помощник стоят у открытой задней двери с профессиональными выражениями печали на лицах. Я представляю, как они сидят где-нибудь за сценой и примеряют разные гримасы, даже, может быть, придумывают им названия, а потом громко хохочут. Они выходят вперед, чтобы помочь нам установить гроб на стальные рельсы, и отрывисто командуют нами, как рабочими сцены, а я чувствую, как комок, стоявший у меня в горле, дрогнул и начал растворяться, превращаясь в горячие, жгучие слезы, пока Уэйн превращается в груз для транспортировки.
Стоя под дождем, мы провожаем взглядами удаляющийся катафалк. Процессии не будет, потому что гроб отправляется в крематорий в Ноанке — это через два города от Буш-Фолс. Мы с Карли поедем туда завтра забирать прах. До этого надо еще придумать, как им распорядиться. Тут я чувствую, как кто-то хлопает меня по плечу, оборачиваюсь, ожидая увидеть Карли, но сталкиваюсь лицом к лицу с Дуганом, сгорбившимся под небольшим голубым зонтом.
— Гофман, — говорит он, — удели мне пару минут.
Я инстинктивно вздрагиваю, но не отвожу взгляда и даже осторожно заглядываю ему прямо в глаза. Кожа вокруг глаз у него сморщилась и потрескалась, но сами глаза, темные
— Спасибо за то, что вы сделали тогда, в спортзале, — говорю я, не столько чтобы выразить благодарность, сколько чтобы снять напряжение, накопившееся в груди. — Для Уэйна это было очень важно.
Он отметает мои слова нетерпеливым жестом.
— Я много говорил с твоим отцом сразу после выхода твоей книги, — без всякого предисловия говорит он, искоса буравя меня взглядом; лицо его гладко отполировано дождем. — Мы долго обсуждали Уэйна и думали о том, как сильно тогда просчитались в оценке ситуации. Арта твоя книга задела, но он признавал, что во многом ты оказался прав, и он очень тобой гордился.
Я киваю и провожу рукой по мокрым волосам:
— Спасибо, я вам очень признателен.
— Лично я считал, что книжка твоя — дерьмо собачье, — без всякого перехода продолжает Дуган. — Злобная писанина какого-то ублюдка, который не знает, на кого перевести стрелки.
Я снова киваю, на этот раз пытаясь иронически улыбнуться, но чувствую, что ничего не выходит, мышцы совершенно вышли из строя, и вместо уверенной ухмылки я демонстрирую, насколько напряжены мои нервы.
— Вы не обидитесь, если я не обращусь к вам за рецензией на следующую книжку?
— Козел ты, Гофман.
— Что ж, всегда приятно узнать мнение читателей, — отвечаю я, отчаянно пытаясь разглядеть в море зонтов Карли и призвать ее на помощь.
— Я тоже порядочный козел, — говорит Дуган. Он достает из кармана куртки сигару и чиркает золотой зажигалкой с эмблемой «Кугуаров». Зажигалка необычная, это явно подарок, и я ловлю себя на том, что думаю — сколько же у него накопилось кугуарских сувениров за все эти годы, этих галстуков, футболок, часов, золотых ручек. Он выпускает несколько облачков, и мы смотрим, как дым выплывает из-под прикрытия зонта и тут же растворяется в каплях дождя как привидение.
— Ничего страшного, если ты козел. Главное, подходить к этому ответственно.
— Значит, я — неправильный козел?
— Ты в своем романе вывалил целую кучу дерьма и унизил меня лично.
Дуган смотрит на меня в упор: мол, ну, давай, возражай.
Я пожимаю плечами:
— Что посеешь…
Он изображает нечто промежуточное между улыбкой и оскалом и удовлетворенно кивает — значит, такого ответа примерно и ожидал.
— Я не собираюсь отрицать, что кое в чем ты был прав. Но проблема в том, что ты к этому прикрутил такой лабуды, такого насочинял, что если какая правда там и была, вся под этой лабудой потонула. Написал бы по-простому, прямо — может, люди это и приняли бы. Но ты показал, что чихать на всех хотел, всех смешал с дерьмом — и доверия тебе больше нет.
Дуган делает глубокий вдох, и, к моему огромному изумлению, я замечаю, что у него подрагивает губа.
— Каждый божий день я жалею о том, как обошелся с той ситуацией вокруг Уэйна, — говорит он. — Тогда мне казалось, что я все делаю правильно, но это не оправдание. Один из моих ребят попал в беду, а я его бросил. У меня ушло немало времени, чтобы это понять, но теперь я это знаю точно.
Теперь от этого ни жарко ни холодно, огрызаюсь я мысленно, но вслух этого не говорю. Тут что ни скажешь, все прозвучит неправильно или слишком правильно, и сам же я в любом случае получу за это по морде. Поэтому я просто смотрю на него, пытаясь разгадать по его лицу истинный смысл нашего разговора.