Книга Холмов
Шрифт:
Девочка скулила в грязи и крови, Анна подбежала к ней, она знала, что делать. У Дмитриуса не хватало контроля над стальными руками для таких точных действий; у остальных недоставало силы, чтобы вытянуть прут одним кратким рывком. А железные прутья Дмитриуса были гладкими специально. Чтобы, когда Лисы будут спасать жизнь своим поверженным врагам, не причинить им зла. Анна сильно прижала прут, плавно рванула вверх и чуть-чуть вбок.
Свет Ареаны погас, словно смытый, и воцарилась чистая, как провал бездны, ночь.
А затем в ночи воссиял свет Хальды.
Алейна
Винсент резко сел и закрыл ладонью лицо. В голове шумело, грудь адски болела, но, как всегда, мантия зарастила рану мглой, не дав хозяину истечь кровью. Серая материя защищала его, льнула к телу, словно уговаривая: не уходи из сумрака, мастер, не выходи на свет. Маг замер над телом Кела, и холодный ветер трепал полы его мантии, обвод капюшона. Но через непроницаемо-серую маску было не видно выражения его лица.
Счеты судьбы
Глава девятая, где Лисы скалят зубы, играет ветряная арфа, Вильям Гвент проявляет невиданную щедрость, но сильнее всего удивляет золтыс.
то же делается, земляне! Что делается!
Собаки носились и лаяли. Оставленные в землянках и домах дети плакали от шума и страха, высовывались из-за пологов и дверей, звали родителей. Кто-то поспешил убраться, но большинство земляков не расходились.
– Демон это был, демон! В девку вселился...
– Не только в девку, во весь Землец...
Сбившись в гудящие кучки, холмичи жались друг к другу, бурлили, выплескивая пережитый страх, стыд и гнев, пытаясь прийти единому и понятному для них ответу: что было, и кто виноват. Общий гомон и гвалт усиливался. Отдельные фигуры перебегали туда-сюда, как брызги из котла в котел, висящие над одним костром. Крестьяне пытались составить в уме простую и понятную телегу, в которую можно свалить и выразить весь итог. Им нужны были простые и однозначные выводы.
– Это все пришлые... Пришлые виноваты...
– сначала ворошилось в кучках шепотом, исподлобья, с опаской.
– Пришлые... чужаки, - повторяли землекопы, пробуя такой вывод на вкус, и вкус им нравился. Он был куда слаще, чем горькое понимание, что их землецкая девчонка сама отдалась демонице, а сами они вмиг поработились властной красотой и склонились, готовые к приказам низверга. Позор, который виден даже на их несмываемо-грязных лицах и руках. Если крикнуть 'Чужак!' погромче, то голос совести будет не слышен, и сразу уйдет оскомина, перекривившая рот.
– Это все пришлые! Пришлые виноваты!
– выкрикнул, заводя стоящих рядом, тощий, рябой мужик. Черной масти, с примесью южной крови, наверняка сын каторжника или раба с юга, которого когда-то купил Вильям Гвент.
Гидра вскинула сотню голов и смотрела на Лисов сотней пар глаз. Надо было видеть, как на этих лицах боролись опаска и неприязнь. Как справа мялась юлящая оправдательная улыбка, слева испуг перед гневом господ, а с задних рядов прятался звериный оскал.
– Низверга с холмов принесли!
– голосила лысая баба, хватаясь пятерней за траченую плесень макушку. В давке она потеряла платок, и теперь редкие, седые волосы длинно трепетали по ветру, как нити-ветки змеиной ивы.
– Твари поганые, нарочно! Нарочно погубить хотели!..
– то ли причитала, то ли наскакивала девка с туго увязанными на затылке косами, в другое время молодая и красивая, но не сейчас.
Остервенелые лица надвигались на Лисов со всех сторон, щербатые рты все громче поливали грязью ханту, и без того измазанную с ног до головы. Как из-под земли появился староста.
– Тише!.. Тише, землеводы!..
– махал он руками, семенил вокруг.
– А ну разойдись, а то господин Гвент будет недоволен. Его это люди, его!
Имя холмовладельца воздвиглось вокруг Лисов, словно невидимая стена. Страх хозяина оказался гораздо сильнее опаски нарваться на гнев серебряных бирок. В земляках все так же бурлила злоба, они выкрикивали обвинения в адрес пришлых, распаляя себя, сжимали кулаки, топали ногами, негодовали, шумели. Но ни один из них не пересек невидимую черту. Конечно, тому причиной было и то, что Стальной воин никуда не делся, а молча ждал, попробуй, шагни вперед. И то, что Алейна согнулась над распростершейся Марет, и прилагала усилия к тому, чтобы та осталась в живых. Рядом с девицей сидела ее мать, сжимая тонкую белую руку дочери, Алейна молча, сосредоточенно черпала жизнь из матери и вливала ее в обескровленное дитя.
– Они демоницу забороли, проклятую низвергшу в Холм обратно отправили, - выкрикивал золтыс, широко жестикулируя маленькими руками.
– От нее все беды, твари подколодной, от нее! Честных людей обидела... Честных!
Беррик, бледный, как полотно, жался в пяти шагах от Алейны, но все не мог к ней подойти, чтобы упасть в ноги и оправдаться. Юнцы, вопреки наказу родителей не высовываться из землянок и домов, повылазили наружу, залезли на деревья, смотрели, как взрослые с чужаками решают дела. Учились, каждый своему.
– Сыну да зятю мому руки заранили!
– надрывалась дородная баба в богатом, по местным меркам переде с росшивью и с малой, бедняцкой, но все же кичкой на голове. Явно мать семейства, сверху сошла, не из нор, но теперь тоже вся в грязи.
– Мужу палец перерубили!
– Маво сына избили наверху...
– причитала осунувшаяся, нездоровая женщина, взгляд ее был безумен.
– Рвать их, разодрать на части, прикормышей низвергских!
– донеслось изнутри толпы сильным, низким голосом, кто-то из глав семей ярился, бил себя в широкую грудь, а окружающие его мужики поддерживали, рычали, как цепные псы.