Книга из человеческой кожи [HL]
Шрифт:
— La tosse ze'l tamburo de la morte, — изрек я. — Кашель — это барабан смерти.
Но потом я пожалел о своих словах, не из-за Мингуилло, конечно, а потому что видел, как Санто и Марчелла разрываются на части. А я был далеко не так чист сердцем, как они. Хотя я тоже бросался из одной крайности в другую: порой надеялся, что смерть Мингуилло будет быстрой, порой — что он станет умирать долго и мучительно. Но главное заключалось в том, что он одним копытом уже стоял в гробу. А я сидел, как на иголках, ожидая конца. И еще надеялся, что его труп оставят на солнце, чтобы муравьи пообедали им до отвала.
Хэмиш
— Женщины! — сказал я ему в таверне. — Они выворачивают нас наизнанку.
Угловатое, словно высеченное из камня лицо Хэмиша Гилфитера исказилось от боли.
— Если только позволить им, Джанни, женщины перевернут твою жизнь с ног на голову или вывернут ее наизнанку.
— Тогда за женщин! — Я поднял свой стакан, полный самоиронии и pisco, [179] местной водки, к которой я пристрастился. — И за то, чтоб Мингуилло Фазана поскорее закопали!
Хэмиш, сдается мне, был большим любителем китайских пословиц. Он привел мне одну из них:
— Не швыряй камнями в тонущую собаку, не ради спасения ее души, а ради своей собственной.
Марчелла Фазан
И вот, когда, казалось, стало уже слишком поздно, я последовала совету Сесилии Корнаро. Я попыталась понять, за что меня ненавидит Мингуилло и почему он так старательно уничтожал меня. Завещание — о котором он наверняка должен был знать с самого начала — ничего не объясняло.
179
Виноградная водка (исп.).
Я заставила себя вспоминать прошлое в мельчайших подробностях. И я обнаружила следующее: никто и никогда не любил Мингуилло, ни его родители, ни его жена, ни его дочери или слуги. Поэтому он изначально не знал, что значит сдерживать свое стремление причинить боль, разочаровать или шокировать кого-либо.
Душа деформируется и разрушается, становясь объектом ненависти. Быть может, при этом нивелируются и утрачиваются понятия добра и зла? Я вспомнила пустоту и горечь, которая разливалась у меня под ребрами, когда я сидела на самом дальнем конце стола, забытая и презираемая членами моей семьи. Санто однажды рассказал мне о монахинях, которые воспитывали его с помощью розог и, что было для него еще больнее, пренебрежительных взглядов и грубых слов.
Джанни пребывал в дурном и уязвленном расположении духа, потому что они с Жозефой только что подтвердили свою любовь первой размолвкой. Он мрачно настаивал, что Мингуилло всегда был «с гнильцой», даже в раннем детстве.
— С ним плохо обращались? — спросила я у Джанни. — Мои родители были жестоки к нему?
— Они просто старались держаться от него подальше, как поступили бы на их месте любые нормальные люди, верно? — ответил Джанни. — К чему вы клоните, госпожа Марчелла? Не можете же вы скучать по нему? Или вы жалеете его? Уж он-то всегда желал вам зла, несчастья и всяких бед, даже смерти. Он медленно убивал вас все эти годы.
Джанни надеялся мягко вывести меня из состояния,
Потому что я не могла забыть того, что еще в детстве желала ему смерти.
Все эти годы я упрямо твердила себе: «За все свои преступления Мингуилло заслуживает только одного наказания — смерти».
Я страстно желала этого. В мыслях я хладнокровно убивала Мингуилло на протяжении долгих лет. Я заразила этим желанием Санто. И Сесилию. И Хэмиша. А теперь я не хочу становиться настоящим палачом своего брата, но и не желаю, чтобы он и далее осквернял землю своим существованием.
Хэмиш пришел ко мне проститься. Я помахала Арсе, который ждал внизу с двуколкой, чтобы отвезти его в Ислей и на побережье.
Я крепко обняла Хэмиша и сказала ему:
— Сесилия тоже любит вас. Я уверена в этом.
— Я еду к ней, чтобы все выяснить, — ответил он.
Доктор Санто Альдобрандини
Как это часто случается, Мингуилло решил, что выздоравливает, хотя на самом деле он умирал. Он перешел к косметическим методам лечения задолго до того, как из его нарывов перестал сочиться гной, и таким образом инфицировал их заново. Он поглощал бренди в невероятных количествах и курил сигары, чтобы заглушить собственный смердящий запах. Неудивительно, что в результате столь жестокого обращения с собой у него отказали легкие.
— Он похож на monstruo, [180] — доложила нам Жозефа, — словно уродился таким.
На груди у него неизменно лежала книга в обложке из человеческой кожи, которую ему прислала Сесилия Корнаро.
Жозефа сказала:
— Хирург, который лечит его, говорит, что надо сжечь эту книгу, его береты, одежду, потому что он может принести в Арекипу черную оспу. Но он отказывается. Imbecil!
При слове «imbecil» она метнула умоляющий взгляд на Джанни, а тот в ответ уставился на нее влюбленными глазами.
180
Чудовище, монстр (исп.).
«Ага, — подумал я, — милые бранятся — только тешатся». Джанни и Жозефа уже не могли жить друг без друга так же, как мы с Марчеллой.
В дверь постучали. Это оказался врач Мингуилло, Сардон. Он желал проконсультироваться с итальянским коллегой по поводу своего беспокойного и неуправляемого пациента. Я ожидал и страшился его прихода.
Я помог Сардону спасти самого себя, предположив, что морской воздух окажет целебное воздействие на его пациента. В сущности, я дал Сардону понять, что, поскольку смерть Мингуилло представляется неизбежной, будет лучше, если к этому времени он покинет Арекипу и окажется на борту корабля. И тогда никто не посмеет обвинить доктора в его гибели. В сущности, именно его отсутствие можно будет счесть той причиной, что и вызвала смерть. Тогда репутация Сардона как врача взлетит до небес среди доверчивых обитателей Арекипы. Сардон нахмурился, благодарно кивнул и поспешил прочь.