Книга из человеческой кожи [HL]

Ловрик Мишель

Я надел парусиновые брюки, галстук из тафты и сюртук с аксельбантами, лихо сдвинув набекрень свой берет фиолетового бархата. Перед зеркалом я попрактиковался в придании своему лицу соболезнующего выражения. Затем я двинулся в путь вдоль стен Святой Каталины, которые золотыми полукружьями высились над улицей, словно вырезанные из сарацинского песка. Над воротами была изображена сама святая Каталина, прижимающая к груди распятого Христа, как детскую куклу. Дверь была щедро утыкана мавританскими звездочками. Я резко постучал тросточкой по металлическому соску.

И только когда я запоздало потянул за шнурок, появился привратник без ливреи и отворил дверь в скромный дворик. Я вытянул шею, но не заметил никаких примечательных особенностей монашеской жизни. В дальнем конце двора виднелось

колесо, двухъярусное хитроумное приспособление, с помощью которого происходил обмен товаров на деньги так, что монахини оставались невидимыми. Там, где я стоял, находилась спорная ничейная земля, пусть и на территории монастыря, куда могли заходить мужчины, чтобы доставить товары или переговорить с priora. Я выругался себе под нос: эти роскошные показные ворота на самом деле были ненастоящими. Подлинный же вход в замкнутый мирок монастыря находился в дальнем конце двора. Так что удовлетворение от подробного осмотра мрачного бастиона, в котором вскоре будет заживо погребена моя сестра, мне не грозило. Об этом можно было только сожалеть, и не один раз, потому как я надеялся увезти с собой греющие душу воспоминания о темных стенах и мрачных крытых галереях с унылыми кельями; словом, что-нибудь такое, что приятно щекотало бы мое воображение, когда впоследствии я вспоминал бы о Марчелле и о том, каких трудов мне стоило от нее избавиться.

— Господин. — Холодный женский голос вывел меня из раздумья.

Меня провели в каменный кабинет без окон, принадлежавший priora, в котором ощущался приятный аромат воска и мыла. Позади стола я разглядел locutorio, [130] разделенную решеткой, через которую семейства Арекипы могли перекинуться словечком со своими дочерьми и сестрами, заключенными в монастыре.

Рядом с priora восседала ее заместительница, самый уродливый образчик женщины, когда-либо появлявшийся на свет из материнской утробы. На ней были синие очки, которые она сняла после того, как дверь закрылась за мной и комната погрузилась в мягкий полумрак. Я пожалел, что она так поступила, потому что теперь мне пришлось смотреть ей в глаза, один из которых оказался заклеен плотными складками обожженной кожи. При взгляде на нее я ощутил, что кожа моя съежилась от неприятного зрелища. Когда я вновь поднял на нее глаза, то готов был поклясться, что на лбу у меня выступил пот.

130

Приемная для посетителей в монастыре (исп.).

Кабинет был великолепно меблирован. Я улыбнулся, заприметив вазу с синими аконитами на небольшом столике в углу. Вне всякого сомнения, глупые женщины и понятия не имели о том, что цветок этот таил в себе смертельную опасность. Скорее всего, они наивно полагали, что его темно-синяя окраска напоминает платье Девы Марии или еще какую-нибудь чушь в этом роде!

Priora, однако же, не замедлила продемонстрировать, что обладает острым умом, а это, на мой взгляд, вовсе не украшает женщину. Зато я с превеликим удовольствием обнаружил, что ее отвратительная помощница — всего лишь тупая религиозная фанатичка. Из-под ее платья выступали края всевозможных орудий самоистязания, которые она таскала на себе. Кожа у нее на шее покраснела. На правой лодыжке виднелась кровь: должно быть, она носила еще и власяницу. Пожалуй, учитывая все ее страдания, она наверняка считала себя выдающейся представительницей небесной знати. Я почему-то решил, что и лицо ее, похожее на сморщенный и выжатый апельсин, тоже стало таковым в результате ее собственных трудов.

Vicaria нахмурилась, когда priora уведомила меня, что Совет монахинь и собрание монастыря одобрили мое ходатайство от имени Марчеллы.

— Ваша сестра говорит на испанском? — пожелала узнать Уродина. Запах ее гнилостного

голодного дыхания омерзительной волной долетел до меня через стол.

Испанский Марчеллы, заверил я обеих, был столь же беглым, как и мой собственный. С образовательными требованиями, предъявляемыми монастырями в Перу, тоже не возникло никаких проблем. Я упомянул кризис, приведший к недавней изоляции в месте, которое я деликатно назвал «особым прибежищем». Я не стал употреблять термин «сумасшедший дом», дабы не позволить им повысить расценки и не вызвать ненужного беспокойства.

— Всю свою жизнь Марчелла мечтала о том, чтобы стать монахиней, — поведал я им. — Так что вы легко можете представить ее разочарование и даже шок, когда Бонапарт закрыл в Венеции все монастыри, и как раз в тот самый момент, когда она уже собралась отдаться своему призванию! Для нее это стало болезненным потрясением. Я, пожалуй, позволю себе предположить, что оно оказалось чрезмерным. Как любящий брат, я понял, что не смогу отказать ей в исполнении ее самого сокровенного желания: замкнутой жизни в доме Божьем. — Почему вы не выбрали монастырь в Мадриде или Севилье? — Трескучий голос Уродины вполне соответствовал обезображенному рту, из которого вылетал. — Учитывая связи вашей семьи в Испании?

Я позволил priora ответить вместо себя и заметил, что со своей коллегой она заговорила преувеличенно терпеливым тоном.

— Завоевания Наполеона и закрытие монастырей коснулись и этих городов, сестра Лорета. Положение дел в Европе по-прежнему остается весьма неопределенным для тех, кто ищет возможности вести религиозный образ жизнь. Или вы не удовлетворены тем, что личный кардинал Папы в Риме прислал письмо в поддержку ее просьбы?

И тогда я впервые заметил признаки лютой ненависти между двумя женщинами, по крайней мере со стороны vicaria по отношению к своей начальнице. Priora между тем продолжала жирным от самодовольства голосом:

— Да и конта Фазана нельзя счесть совершеннейшим незнакомцем. Ну и, разумеется, для отца конта Фазана… Арекипа стала вторым домом.

Итак, скандал со второй семьей моего родителя не прошел мимо их внимания. Я улыбнулся.

— Я очистил дом моего отца. Он снова стал уважаемой резиденцией.

Собственно говоря, сегодня утром я переселил в него свою шлюху, к вящему восторгу последней. Я оставил ее поглощать завтрак с чесноком в постели моего отца.

Единственный глаз vicaria встретился с моими глазами на несколько весьма неприятных мгновений. Святые угодники, но до чего же уродливая женщина! Питаю надежду, что брезгливому читателю никогда не придется иметь дело с кем-нибудь вроде нее. Я вытер пот со лба и перешел к цели моего визита.

— Какие меры предосторожности вы принимаете, чтобы не позволить мужчинам попасть сюда?

На лице priora отразился ужас, но я не купился на эту уловку. От меня они получили твердое обещание, что я заплачу им деньги, — в качестве ответной услуги мне требовались сведения.

— Полноте, всем известно, как обстоят дела в Венеции — стены монастырей сделаны из вуали и так далее. А здесь? Беременности? Любовные интрижки? Побеги с возлюбленными?

На покоробленных губах Уродины заиграла торжествующая улыбка.

— Здесь у нас нет ничего подобного. — Теперь уже priora пристально взглянула мне в глаза.

— Вы можете доказать, что такие вещи действительно не случаются?

— Мне никогда не задавали подобных вопросов. В этом не было необходимости. Но в любом случае ответ — нет.

— Значит, все ваши монахини настолько уродливы, что их никто не домогается? Ваши доктрины настолько строги и неумолимы, что их разум отказывается воспринимать искушение?

— Наши монахини — красивы, благородны и умны, и здесь они пребывают в полной безопасности. Мужчины города — наши братья, отцы и кузены, о чьих душах монахини молятся каждый день. Наши монахини внушают не похоть, а благоговение. Что касается чужеземцев, то нога смазливого и испорченного незнакомца редко ступает по эту сторону гор.